– Мы живем с ним одним и тем же. У нас одинаковые мысли и чувства… Впрочем, что я говорю это вам, сидящему в своем мрачном дворце, в застенках своего отравленного сознания! Все, на что вы способны – на механические рассуждения. И я уже знаю, что вы скажите дальше: все эти чувства животные, основанные на половом влечении; а еще вы скажите, что никакой вечности вообще нет.
– Конечно – нет. А с чего ты взяла, что есть? Почувствовала, поверила? Вера, есть то, чего человек хочет. Но не всегда исполняется то, что он хочет.
– Всегда.
– Бред!
– Если человек очень захочет, он всего достигнет.
– Ну, вот я очень хочу, чтобы ты меня полюбила.
– Если бы вы действительно этого хотели, вы бы стали Мирославом…
– А ты знаешь, что должна быть мне благодарна?!
– За что же?
– И ты, и все такие, как ты – возвышенные, благородные… А за то, что мы, злодеи, даем вам возможность погибнуть на пике чувств. Сгорите вы завтра, а о вас будут слагать песни, память о вас сохраниться в поколениях. Не было бы меня – вы бы и не встретились. А даже, если бы и встретились – все равно все окончилось скукой семейной жизни… Или что, думаете – так до старости и пробегали бы по цветущим лужайкам?! Бред! Бред! Со временем ты бы располнела, подурнела, а твой Мирославчик стал бы тебе изменять, а еще – пить в черную. Первым бы умер он. Ты бы поплакала над ним, а затем – забыла. В старческие годы и чувства и память притупляются…Последние твои годы прошли бы в сонном бездействии. А перед смертью ты и не вспомнишь, как этот твой Мирослав выглядел. А если даже и вспомнила, что толку – ведь это лишь твое воображение. Воображение затухнет, так же как и память о тебе… Но этого не будет! Ты умрешь героиней! Благодаря мне!
– Вы хотите сказать, что, не будь таких как вы, не было бы и истории? Ошибаетесь. Все страдания честных людей направлены на то, чтобы появление таких, как вы, стало бы невозможным. Медленно–медленно, но мир все же становится лучше. Из тьмы скотских невежества, и инстинктов, поднимается Человек. Да – не будь Вас, не было бы и героев. Но в том светлом мире, к которому мы идем, не нужны герои. Не животный половой инстинкт, но ясное и осознанное чувство Любви будет сливать всех людей. Все будут жить ясной, полнокровной жизнью; забудутся боль, страдания, сомнения. И в Любви будет творить Человек. Все движется к этому, неужели вы не чувствуете? Историю не остановить.
– Да что…
– Ведь вы, палачи, боитесь. Ваше время прошло… А что про семейные склоки, старость и забвенье. Что ж, если человек еще не пришел к совершенству, если он подвержен страстям, как вы – конечно, все это будет. Но, если человек каждый день проживает осознанно – как тот, Человек будущего – он и до старости сохранит ясность ума и чувств… А больше я вам ничего не скажу.
Риген больше прежнего побагровел. И вдруг он закричал:
– Видите ее прочь!!!
В то же мгновенье ворвались воины, схватили Яну, поволокли ее прочь. Риген кричал им вслед:
– Завтра сожжение! Сначала Мирослава, затем – ее…
Они ушли, и вновь Риген остался в одиночестве. И вот он начал стремительно прохаживаться от стены к стене. При этом он громко, нервно говорил:
– Все наперед знал!.. И что ты тут поделаешь?!.. Зачем же ты приговорил ее к сожжению?!.. Черт!.. Не надо было этого делать! Не надо…
Он остановился у окна. На площади продолжалось сожжение. Вой умирающих стал уже привычным – не замечался. И тут он схватился за голову, застонал.
– …Что это со мной? Ведь я – Творимир. Сейчас меня никто не видит, но я так проникся страстями Ригена, что забыл об этом… То есть, сейчас я стал убийцей, палачом!.. Да как же это так!..
И он вновь стал ходить по этой багровой комнате. Было ему тяжко и одиноко, но никто не приходил на помощь.
Хотя время тянулось невыносимо медленно, он не заметил, как на улице стемнело. Сожжение на площади прекратилась, и теперь большими лопатами сгружали в железные телеги груды раскаленных углей – спешно готовились к завтрашнему, торжественному сожжению.
А из города валили багровые отсветы – там все жгли и жгли кого–то.
Это была мучительная, бессонная ночь. В комнате было душно – Творимир распахнул было окно, но хлынул густой запах жженого мяса, и он поспешил закрыть. Вышел в коридор… Но как увидел нескончаемую, полную зловещих теней и стонов анфиладу – метнулся обратно. И до утра промучался в духоте, с головной болью, терзаемый угрызеньями совести.
Он метался из угла в угол, и, чувствуя, что сходит с ума, бормотал:
– Итак, я стал тем, против кого боролся. Ригеном–Бригеном!.. Изумрудный великан говорил, что надо помнить – все это механические фигурки. То есть, в них нет ни души, ни жизни. Хорошо, пусть так… Но они же ничем не отличаются от тех, кто окружал меня прежде, да и от меня самого. А что, если и все те – такие же механизмы, и я сам – тоже механизм. Вот заржавею и сломаюсь…
И через час вновь заговорил:
– Ты, Яна, говорила, что историю не остановить. А вот здесь ты была не права! Ты, также как и твой Мирослав, и все остальные здесь, вертятся в бесконечном колесе. Только сценарий подойдет к концу – свет тухнет, и снова свет. «Да будет свет!» Ха! И все начинается сначала. Все мы актеры. И вот я сейчас проверю – может и во мне, вместо крови, ржавчина?
Он подошел к столику, распахнул – достал остро отточенный нож; сильно надавливая, глубоко разрезал ладонь на левой руке. Закапала темно–багровая, почти черная, густая кровь.
Творимир не останавливал кровотечение – все ходил, и пол был залеплен кровью, и в воздухе нависал ее приторный запах…
Но вот и утро. Творимир едва держался на ногах – они нестерпимо болели, даже распухли, но он все ходил – боялся остановиться.
И, когда в дверь деликатно постучали, и приторным голосом доложили, что все готово к сожжению, он безумно рассмеялся и крикнул:
– А знаете ли вы, что вам не удастся их сжечь?! Так написано в сценарии – их унесет крылатый единорог, которого они выходили в горах. Изумрудный великан не любит плохих концовок…
Тут дворец, и весь этот мирок сильно передернуло. Творимир вспомнил, что, если он не станет Ригеном, то погибнет вместе с мирком. И он вновь закричал, чтобы его слова забыли, и что сейчас же надо приступать к сожжению.
…Утомительная дорога по залам и лестницам. Гротескно уродливые рожи приближенных – всякого рода подлецов, подхалимов, карьеристов на чужой крови. Эти рожи сменились рожами народа: безграмотные, суеверные, озлобленные и запуганные, грязные, пьяные, тупые. Но попадались задумчивые, печальные, а то даже и прекрасные лица.
На это сожжение собралась громадная толпа. Они очень шумели, в некоторых местах затеялись пьяные драки, но, когда появился Риген – все смолкло, и многие пали на колени.
