— Бейте! — успела вскрикнуть Зимка. А камень тянул навстречу витязю, вырываясь из рук так, что разворачивал и старика, и женщину вместе. Изумруд чмокнул железный нагрудник, едва Дивей достал чародея за плечо, тонкая вороненая пластина окрасилась багряным пятном. Лжезолотинка взвизгнула, а Дивей, не понимая, дернул рукой, чтобы сбросить с панциря изумруд, стряхнуть пятно, и вскрикнул, обожженный. Отпрянул, бросив и чародея.
Настоящего жара Дивей еще не ощущал, прикрывал его надетый под латы кафтан, но предчувствие чего-то чудовищного заставило его обмереть в приступе внезапной тоски. Он попятился под взглядами остолбенелых ратников — нагрудник уже калился светлым, текущим жаром, запахло паленым. Может статься, Дивею пришла мысль о колодце, залить жар водой — он шарахнулся к выходу, наскочив на одного из стеснившихся там людей. От мимолетного столкновения огненная зараза перескочила на железный локоть, которым парень пытался защититься от прокаженного полковника. Багровое пятнышко прыгнуло; толстые щеки парня, зеленые в испепеляющем свете Сорокона, озарились неестественным мертвенным румянцем.
Лжезолотинка дрожала, потеряв голос, утратив волю: она шаталась вместе с чародеем и камнем, который увлекал их обоих к железу. И кто-то пытался еще достать укрытого за государыней чародея, сверкнул мечом, стараясь заскочить сбоку, — судорожным рывком Сорокон развернул их навстречу угрозе и клюнул замедливший в ударе клинок. Кончик лезвия вспыхнул, клинок начал плавится, и меч выпал из безвольной руки, брякнул оземь.
В то же мгновение раздался животный, душераздирающий рев — Дивей горел в раскаленных до красного сияния доспехах, кроваво-черными пальцами он судорожно хватал пряжки, чтобы освободиться от панциря, и отдергивался, обрывая сгоревшую, залипшую на пылающем железе кожу. Человек уж не мог метаться, объятый нестерпимым, умопомрачающим жаром, то был сплошной озноб, дрожь и вопль — обезумевшее страдание. Латники ломанули вон, шарахаясь от прокаженных и сталкиваясь на входе. Там, у солнечного проема, где топтали они упавшего товарища, проскакивали, как искры от кремня, огоньки.
Рев и крики, лязг железа и зловещее шипение при ядовитом блеске зеленого камня — ужас этот невозможно было остановить ни мольбой, ни остервенелой бранью. Зимка шаталась, подаваясь назад, на чародея, сверкающий перед лицом изумруд жег ей глаза. Ноги не держали, а старик наваливался на нее как на опору. Он вскинул цепь вверх, продернув ее через объемистую прическу. Освобожденная, Зимка пала на карачки и поползла по озаренному всполохами сараю — не ко входу, где корчились в дыму латники, а на рассыпанную груду поленьев в не затронутый огнем угол.
Рукосил кричал. Мелко перебирал он ногами, переступая, чтобы удержать Сорокон, как рвущую повод овчарку, и кричал что-то бессвязное. То была восторженная брань, словесный понос торжествующей злобы.
Охваченный жаром и дымом, заживо горел Дивей, он уж лишился голоса, лицо с разинутым ртом чудовищно исказилось, но держался еще на ногах, сотрясаемый мукой. Кто-то бился об пол, пытаясь затушить раскаленный панцирь, кто-то уползал через порог, остальные вырвались и заполнили своими воплями двор. Сарай клубился дымом и гарью, начали заниматься дрова.
Надсадно закашляв, Лжевидохин одолел увлекающий его в сторону, на железо, Сорокон и вырвался, наконец, вместе с дымом на волю. Двор был полон рассыпавшихся врозь людей: ратники, набежавшая отовсюду челядь, кто-то с метлой, женщина в переднике и с блюдом в руках, на котором высилась посуда; потерявшийся от изумления босоногий малыш. Одни метались, судорожно скакали, пытаясь освободиться от железа, и горели заживо. Другие в полнейшем столбняке наблюдали эти ужасы, словно испытывали потребность до мельчайших подробностей уяснить себе положение дел, а уж потом обратиться в бегство. Крошечные золотые шарики искреня, оставляя гарный след, бросались на разбросанные по двору шлемы, мечи, поножи, нагрудники и спинные панцири; иные из них уже плавились и текли, теряя форму.
— Вот он, колдун, вот! Убейте! — появление Лжевидохина в грязных портках и рубахе, с Сороконом в руках встречено было воплем. — Убейте его, что же вы?! — кричала женщина с обеденным подносом, но никто никого не слушал, всё заглушали жуткий рев и стоны заживо горящих людей.
И тогда — словно очнулись — все, кто способен был, обратились в бегство. Женщина бросила загремевший посудой поднос, малыш упал наземь и заревел. Всей толпой они и шарахнулись — прочь от чародея, под сень вязов. Объятые дымом и жаром, человек пять или шесть корчились во дворе.
Дряхлый безумный старец вопил, потрясал Сороконом. Он хрипел, изнемогая в диком торжестве. Он шатался, как пьяный.
Истошные вой и визг держали Зимку в сарае, пока можно было спасаться от дыма на полу. Она отворачивалась, чтобы не видеть обугленных, еще живых людей, но не могла не слышать удушливой вони. Путь к двери преграждал распростертый у порога труп; клочья одежды дымили на нем чадными огоньками, пузырилась изъязвленная плоть, а раскаленное добела железо оплавилось и свернулось огненными клубками. Один из них прыгнул во двор, другой, минуя ничем не примечательную Лжезолотинку, наскочил на ржавый треснутый топор у стены и начал его распалять до огненного совокупления.
Но больше уж нельзя было терпеть, опаленная жаром, Зимка задыхалась и кашляла. Местами горел пол, занимались дрова, потолок терялся в густых клубах. Зимка поползла к порогу, перебралась через обугленное тело, которое под ней дернулось, и вывалилась меж огней на воздух — невозможно было вместить его в легкие.
Она лежала, задыхаясь и не совсем владея головой, совершенно отуманенной; кашель разрывал горло. Потом — сразу или нет — Зимка поднялась на колени и осознала, что происходит вокруг. В безобразной пляске скакал рехнувшийся Лжевидохин, вонючим дымом исходили трупы, несколько разбухших тяжелых искреней пожирали остатки разбросанного по двору железа. Сизый дым струился под притолокой двери, что вела в задние комнаты особняка, и занимался огнем колодец. А дальше за усадьбой катился по лесу шум подступающей бури, набегающий гам и шорох — тот тяжелый, быстро растущий стон, какой приносит грозовой порыв ветра: зачинаясь с далеких окраин, буря быстро перебирает и гнет верхушки деревьев… и вот уже — оглушила обратившегося в слух путника.
— Бейте их! Перебить всех! Загоняйте! — кричал невменяемый Лжевидохин.
За спиной жахнуло, как взорвалось, Зимка резко обернулась: широкий язык пламени прорвался из-под тростниковой крыши сарая. Не задержавшись на этом, Зимка повернула голову к лесу. Оттуда, где поднимались высоченные вязы, сыпанули люди, они неслись во весь дух, самые крепкие впереди. И скоро — порождение мрака! — среди солнечных прогалин замелькали бурые чудовища едулопы, которые гнали людей, как стадо дичи, сокрушая отставших дубинами. Едулопы объявились повсюду, рассредочившись для широкой облавы.
