О, где вы, ангелы-служители, сидящие стаями и вяжущие одежды спасения, спасите меня, облачив в такие одежды и верните мне Деби, и будет нам хорошо хотя бы еще один раз.
Испытывая боль, он пытался ее анализировать. Галлюцинируя, он был уверен, что может на нее повлиять этими обращениями про себя или вслух: знаешь ли ты, почему мне особенно болит, Деби? Знаешь ли ты, почему я не могу от тебя освободиться, мечтал он сказать ей при встрече в понимающие его широко раскрытые ее глаза, болит мне, что мы расстались с чувством огромного упущения. Болит мне потому, что ты знаешь лучше меня, чего ты хочешь. Я, со всем своим опытом, со всеми девицами, которые были у меня, чувствую, что ничего не знаю, а ты знаешь всё.
Он знал, что это объяснение ему ни в чем не поможет, а еще глубже погрузит в мусорную яму, как вещь, которую вышвырнули за ненадобностью, ибо уже испорчена и загрязнена. Но он также знал, что обязан сказать ей всё это.
Он чувствовал, что против его фразы «со всем своим опытом» лицо ее будет спокойным, красивым, понимающим. Каков мой опыт по сравнению с ее опытом? И вообще, какой у нее опыт? Что она знает? Что она уже успела сделать? С кем она сейчас? С сестрой? С братом? С отцом? С купцом, который посещал их раз в году? Они даже не знают, чего удостоились. Кого удостоились. Кто знает, что она знает? Где предел съедающего душу потрясения?
Затем он мечтал о другом плане действий. Он вовсе не дебил, Ахав. Он отлично знает, что его великая пугающая любовь отогнала ее, и она пытается спастись от его, Ахава, осады. Было бы у меня еще немного времени быть близко к ней, я был бы жестким и холодным. Она бы бегала за мной. Пару недель я бы мог так держаться. Может, необходимо больше, месяц-два полного равнодушия, пока она не сломается. Если ты уже знаешь, что кто-то твой, необходимо гораздо больше времени, чтобы ты изменила отношение к рабу своему. Без того, чтобы почувствовать, что ты ее раб, она не почувствует, что ты ей не хватаешь.
После всех этих разговоров, тошноты и рвот, он понял, что необходимо больше времени для игры в исчезновение. И никакого гнева на лице, вот, что нужно. Он сумеет это сделать. Он знает, что сумеет, и опять он завоюет ее. Только, чтобы она дала ему шанс. Где она? О чем думает? Думает ли о нем? Быть может, пишет ему письмо, и не знает, куда его послать? Может, пишет ему: «Ахав, только тебя я люблю, только сейчас понимаю, насколько мне тебя не хватает».
Может, она напишет ему такое письмо, когда узнает, что вышел в путь, чтобы освободить похищенных детей? Может, после того, как он вернет детей родителям, и этот его мужественный поступок станет известен по всей стране, она напишет ему это письмо, а потом начнет его искать по всей Хазарии, из города в город, и везде спрашивать, где Ахав? Никто не будет знать, ибо так же, как он исчез сейчас, он исчезнет после того, как вернет детей их родителям, графу и его жене. А Деби будет всё искать и искать его, и не найдет.
Говорят, что купленные в рабство турки, которых обучили быть солдатами, восстают потихоньку против центральной власти халифа в Багдаде, и уже превратили несколько своих лагерей в самостоятельные наполовину. Такова область Харазон, близкая к границе еврейской империи. Следует попытаться добраться до страны Израиля. Сейчас границы слабы, и нет серьезных попыток мусульман расширить свои владения на север. Потому нет столкновений в областях, где встречается Хазария со странами ислама. И никто не мешает проходить караванам, более того, их даже поддерживают солдаты-мамлюки, создавшие собственную недолгую власть в местах их присутствия, и каждый их глава хочет кусочек пирога от богатства, скрытого в этих переходах. Богатства не от земли, разочаровывающей всегда, как Бог, и не от грабежа с кровопролитием, а богатства от обслуживания торговых путей, финансов, перевозок и безопасности. Богатства спокойного и избыточного.
Еще придет его день, он соберет все силы и не даст даже минуты отдыху, узнает все, что необходимо узнать, разработает план и будет его осуществлять день за днем до того, как вызволит детей. Но откуда начать? Когда? Говорят, Конан-варвар в городе. Может, начать с того, чтобы обратиться к нему с просьбой – учить его, Ахава, воинскому искусству хотя бы год, не менее, искусству воина-одиночки? Да, в один из дней он это сделает.
А пока Ахав пробовал всякие способы забыть Деби. В течение месяца скитания он ухаживал за девицами. Они были легко достижимы в городах, которые он посещал. Он знал, как обращаться к ним и с ними. Как смешить их. Когда поцеловать, обнять, сунуть руку под юбку. Но никто из них не смог выжать из его сознания Деби. То грудь была мягкой, то слишком маленькой, то слишком скучной. Идиот, пытался Ахав убедить себя, кто может поверить, что тоска по женщине зависит от величины и формы груди единственной и незаменимой?
Он проживал в одной из гостиниц в западной части этого огромного города. Из окна его комнаты виден был остров и дворец, и он по ночам смеялся с мимолетными товарищами за кружкой пива. Решение созрело: после Йом Акипурим он едет с друзьями-болгарами в их страну. Там, в стране людей, живущих в северных лесах, он попытается найти покой в объятиях девушек, которых поставят ему его новые друзья по немыслимо дешевым ценам. Они отведут от него колдовство приворожившей к себе Деби. Так обещали ему друзья-болгары. Так он и сделает. Пусть лишь пройдет день отпущения грехов – Йом Акипурим, и он отправится к этим девицам. Сердце его билось с новой силой, когда он предвкушал будущие наслаждения. Когда сердце билось так сильно, временами Деби исчезала. Но ненадолго. Вернее, на миг. Ой, Деби, Деби! – кричал громко Ахав в голос, который не слышен был наружу, но гремел в стенах его комнаты.
Новый год – Рош а-Шана.
Деби шла по влажной тропинке, которую проторили в траве коровы и козы. Дошла до небольшой долины, по которой, поблескивая, тёк ручей. Там был небольшой серый утес, на котором она любила сидеть и смотреть на текущие воды, медленно движущиеся в гуще растительности, обозначающей берега.
Гуси усиленно жевали все, что для них было съедобно, плавно плывя по водам между кустами и листьями на поверхности ручья. Погружали головы глубоко под поверхность и извлекали их удивительно сухими. Маленькие едва видимые среди перьев их глазки выражали радость тому, что оказывалось в их клювах.
Были там белые и серые гуси с полосой на верхней части шеи и на голове. И был там один гусь, абсолютно белый. Только на голове его и на крыльях были едва заметные серые пятна.
Как было принято считать в тех местах проживания, это был любимец, необычный гусь.
Деби с удивлением следила за ним, как он ест, плывет по воде между растительностью, а затем появляется там, где течение ясно видно и уже не обозначено кустами растений. Она огорчилась, когда он стал удаляться вверх по течению, исчез из поля ее зрения.
