— Я сейчас! — Джордано потянулся открыть портфель.
— Да, не спеши! Сейчас Катя молоко процедит, и вам вынесет. Идите к столу, — женщина указала на летний стол с лавками, расположившийся в увитой виноградом беседке.
Хан и Джордано послушно последовали за женщиной, Катерина, лишь взглянув на бабку, убежала на задний двор. Старуха села на лавку и оперлась все еще высокой грудью о стол, продолжая разглядывать Джордано.
— Зовут то тебя как?
— Ох, извините, я и не представился! — у Джордано возникло навязчивое желание показать ей документы. — Филипп Григорьевич, — он осекся, встретившись с ней взглядом. — Можно просто Филиппом.
— А меня Ивановной люди называют. Да, ты уже слышал.
Она перевела взгляд на Хана:
— Что-то тощеват твой попутчик для кооператорщика? Болел что ли?
— Болел, — с готовностью ответил Хан.
— И где ж ты его по дороге ночью подобрал?
Джордано с любопытством взглянул на Хана, не отводившего взгляда от выпавшего сучка на столешнице из струганных досок.
— Еще у Краснодара.
— Что же тебя в ночь понесло, милок? — женщина опять перевела взгляд на гостя. — У этого, как-никак, хоть причина есть! — она кивнула в сторону Хана.
— Так командировка ведь! — Джордано уже с закипающей злостью взглянул на «зятька».
Хан, усмехнулся, поднял голову и решился, глядя в глаза хозяйке:
— Анастасия Ивановна! Я хотел Вас просить, разрешить Филиппу пожить здесь с неделю.
— Просить? С вранья начал, привез человека, как тать, огородами. А машина сколько верст прошла?
Хан молчал.
— Ладно, оставайся, — старуха усмехнулась, взглянув на Джордано. — Понадеюсь, что вы оба знаете, что делаете. Катерина молоко принесет, пейте и идите на сеновал, отоспитесь. А я Саньку разбужу, он вашу «антилопу гну» вымоет.
Она поднялась уйти.
— Анастасия Ивановна! — Хан тоже поднялся. — Спасибо Вам.
— Не за что! — женщина вздохнула, вышла из-за стола и развернулась уйти.
— Анастасия Ивановна!
— Что тебе еще? — она обернулась.
— По моим сведениям Василий три дня назад был жив. Он ни на кого не дал показаний.
Глаза женщины метнулись на Джордано потом назад на Хана.
— Вот оно как. Ну, ладно. Что об этом говорить. Будем ждать.
Итак, все закончилось. Все в прошлом: заключение, день казни, да и день вчерашний: с пустыми хлопотами пустого человечка, подсунутого Ханом в качестве персонажа прикрытия. И все осталось…
Безмерно счастливы, получив ваше приветствие, и рады вместе с вами и своим народом очередной победе советской авиации. Сталинский маршрут проложен. Задание своего правительства мы выполнили несмотря на исключительно сложные затруднения, связанные с полетом.
Исключительная настойчивость у нас выработана большевистской партией и вождем народа т. Сталиным.
Сердечное спасибо за крепкое большевистское воспитание, которое способствовало очередной победе.
Чкалов, Байдуков, Беляков, из Портланда, 21.06.1937
За весь вчерашний день Джордано с Ханом так и не поговорили. Вначале Катерина, уходившая в станичную амбулаторию, где она помогала местной фельдшерице, забрала «Филиппа» с собой, и тот был вынужден представиться директору конезавода, сходить на силосную станцию и в птичник, задушив все эмоции, смеяться с женщинами, подписывая дурацкие бумажки. Вечером Хан ловко отправил Джордано на растерзание бабке Анастасии, а сам с девчонкой куда-то сбежал и, появившись только под утро, зарылся в сено и, похоже тут же уснул, предоставив Джордано самому выкарабкиваться из болота растрепанных чувств. С утра он уговорил Катерину отпроситься у фельдшерицы и утащил их обоих в этот поход на речку.
Джордано вздохнул. Все еще сидя, вытянулся, пытаясь отыскать глазами Хана и девушку. Не нашел, еще раз вздохнул и, опустив голову на колени, опять отрешенно принялся созерцать, качающиеся у глаз головки кашки и дикого горошка.
Да, не стоило сомневаться Хан прекрасно чувствовал, что пробудило заключение в голове приятеля. Не зря же он вскинулся на почти безобидные слова: «Ты не осторожен», и все же привез его сюда, к людям, которые были ему не просто не безразличны. Как будто говорил: «Я открыт перед тобой, и я тебе доверяю».
«Доверяю…»
А может, у него сейчас просто не было места, где пристроить Джордано, ведь бывший еретик уж в любом случае не должен был бы шантажировать его этими людьми. «Не должен…», Джордано криво усмехнулся. Об этом действительно речь не шла, но, с другой стороны, кто может что-то гарантировать после произошедшей встряски. Он ведь сам себе доверять сейчас не в состоянии, особенно если учесть еще и бред, привидевшийся несколько минут назад.
Джордано еще раз вздохнул, поднялся на ноги. Выбрался из прибрежных зарослей на идущую вдоль речки тропинку и обвел взглядом открывшееся безбрежное пространство степи, задержав взгляд на двух всадниках, кажется, играющих в пятнашки: утром оказалось, что не слишком далеко от места, где они собрались расположиться, мальчишки купали небольшой — голов в двадцать табун двухлеток с конезавода. Хан, устроившийся было на песке вместе с Катериной, некоторое время с вожделением следил за красавцами дончаками, потом резко поднялся:
— Проехаться хочешь? — спросил у Джордано.
Тот отрицательно мотнул головой.
Хан ушел к мальчишкам и минут через десять, за армейский нож и обещание покатать на автомобиле привел двух лошадей. Оказалось, что девчонка даже без седла крепко держится на коне. Они с Ханом вначале немного покрутились по берегу, а потом унеслись в степь.
Дело шло к полудню, возвращаться парочка, похоже, еще не собиралась, и Джордано вернулся на берег, сел у воды. Нахлынувшее ощущение пустоты не уходило. Зачем было ввязываться в эту вымотавшую все нервы авантюру? Что и кому хотел доказать? Обещанные Ханом бумажки не стоят и дня этого нового-старого опыта. Что с того, что он увидел оборотную сторону медали советской России. Пока стоит мир, и люди создают государства, все будет повторяться вновь и вновь. Не обязательно вздергивать человека на дыбе и ломать кости в испанских сапогах, чтобы заставить сломаться или просто унизить.
Но у него не стерлись из памяти лица людей, с которыми его свела тюрьма. Из них лишь один был действительно осознанным противником власти, один — фанатиком-коммунистом по глупости совершившим преступление, стоившее человеческой жизни, а остальные — просто людьми, чем-то недовольными в повседневной жизни, что-то кому-то ляпнувшими или перешедшими кому-то дорогу. Все было вполне обычно и естественно. Что заставило его выйти из равновесия? Почему он чувствовал, что случись поединок с Ханом не три месяца назад, а сейчас, и он не знал: смог бы удержаться от искушения?
Они знали друг друга двести с лишним лет. Хан был чуть слабее… Вернее, ему чего-то не хватило для победы в их первом с Джордано поединке. Может быть звериной жажды жизни и стремления, когда-нибудь все-таки отомстить. Потом сумбурный: жестокий и изысканный, восемнадцатый век. В России он особенно занятно шарахался от варварства к вершинам просвещения. Их с Ханом пути иногда пересекались, и, что удивительно, они ни разу не оказались по разные стороны баррикад: ни в годы войн, ни в годы смут, переворотов и народных бунтов. Может быть потому, что в те времена Джордано не лез особо в русские дела, оставаясь в своих реализациях всегда иностранцем: сторонним, хотя уже и не безразличным наблюдателем. А Хан, казалось, наблюдал за ним, не пер на рожон, помня, что однажды уже получил отпор, не стремился к общению, но и не отвергал случайных в те годы контактов.
