Чичеро казалось, он её понимал. Лулу шла от своих фантазий к переживаемой реальности. На смену исходному, предварительному желанию (своего рода исследовательской похоти, направленной на опыт взаимодействия с его фантастическим мёртвым телом), пришла хвастливая любовь к столь же фантастической его «героической сути», а за ней — так и просто любовь.
Любовь к нему прекрасной молодой девушки стала для Чичеро опытом изумления. Это был значимый для посланника опыт, ради которого стоило приставить к жадному женскому телу всех своих карликов без остатка и до конца дней.
К сожалению, пребывание Чичеро в замке Окс не могло представлять собой один перманентный половой акт без перерывов на сон и приёмы пищи. Перерывы наступали, карлики останавливались, переводили дух, и посланник Смерти принимался рефлексировать над новым для себя образом жизни.
Рефлексия быстро убивала радость. Настроение Чичеро тут же омрачалось осознанием бесперспективности такого гедонистического существования, какое он здесь вёл. Бесперспективности — в плане возложенных на себя обязательств. Миссию, возложенную на Лимна, Зунга и Дулдокравна карличьим вождём Занз-Ундикравном, ему удавалось здесь выполнять столь же мало, как и в лишённом любовных радостей замке Глюм.
Унынию в часы отдыха от половой страсти способствовали и виды со стен и башен Окса, куда Чичеро взбирался полюбоваться окрестностями. Не то, чтобы из замка открывались некрасивые пейзажи, просто вокруг него постоянно шныряла Дикая охота великана Плюста, слишком хорошо выделяясь тёмно-красным окрасом гончих и аналогичной мастью коней на белом снегу.
Карлики, чья тайна в Оксе была раскрыта, больше не прятались, только один из них традиционно сидел в плаще Чичеро и представлял его точку зрения. Чаще всего внутри посланника теперь оказывался Зунг: с нынешним образом мысли Чичеро его роднил природный пессимизм.
Правда, Зунгу случалось и взбадриваться. Именно Зунг, который, правду сказать, вне Отшибины странствовал впервые лишь сейчас, беседуя от имени Чичеро с Марципариной, — закатывал глаза, нашёптывая ей о тех чудесных местах Западного Запорожья, которыми она интересовалась: о Призе, Циге, Кадуа, о стонской и кранглийской землях.
В отношениях Чичеро с тройкой карликов уже давно прошёл тот момент, когда их совокупные непосредственные впечатления оказывались сильнее, перевешивали взвешенные реакции посланника на увиденные диковины.
Как он поразился, впервые посетив Цанц! А ведь Цанц был, уж точно, ничуть не ярче Карамца, и во многом проигрывал столицам западных земель — тем же самым Призу, Цигу, Кадуа, ежегодно перестраиваемым по последнему слову мертвецкой моды.
Восторгаясь городом Цанцем, Чичеро следовал за состоянием карликов — домоседов, редко покидающих Дыбр и почти никогда — Серогорье. Начиная уже с Мнила, он понемногу вводил западную мерку, которой поверял увиденное. Мнил ему казался большим домом — в сравнении с замками стонской земли. Глюм и Окс, впрочем, держались вполне на уровне западных аналогов.
— А правда ли, что в лесах за Западным Порогом совсем нет живых животных? — спрашивала невеста.
— Чистая правда, — отвечал Чичеро, — более того, в этих лесах нет и живых растений. Все деревья и травы подвергаются полной кристаллизации, чтобы устранить возможность их соучастия в продлении животной жизни. Поэтому западные леса так комфортны для пребывания там мертвецов из Шестой расы, которые не терпят рядом с собой ничего живого.
— А правда ли, что там, на западе — в основном мертвецы из Шестой расы?
— Не совсем так, дорогая. Да, правда, что представители Шестой расы, явившиеся из глубокого Подземелья, обитают в нашем мировом ярусе только за Порогами Смерти, но и там их вовсе не много. Мертвецов Седьмой расы, таких как я, гораздо больше. Но численный перевес, конечно, ничего не решает. Шестую расу все уважают как расу высшую.
— А какие они, мертвецы Шестой расы?
— Выглядеть они могут очень по-разному. Им самим Владыкой Смерти был дан дар постепенной трансформации, и они могут себе выращивать новые органы, или встраивать механические детали.
— Да, любимый? Я заинтригована. Наверное, они очень изобретательны в любовных играх?
— Нет, радость моя. Шестая раса вообще не занимается любовью. Их посмертье неизмеримо совершеннее нашего; они никогда не были живыми, и, в отличие от мертвецов нашей расы, не усвоили рудиментарных привычек живой телесности.
— А правда ли, что Пороги Смерти так устроены, что через них не может пробраться ничто живое?
— Да, хотя речь идёт не о самом архитектурном устройстве ворот, а о наложенных на них некромантских чарах. Эти чары накладывали очень сильные некроманты — таких сейчас, может быть, и нет. Всех их при помощи одной из своих подлейших хитростей погубил Живой Император, чтоб ему до конца жизни заикаться!
— А как он схитрил?
— Укрылся под вымышленным именем, гад, а от него такого подвоха не ожидали.
— А мой отец — тоже сильный некромант, — хвасталась Лулу, — ну, может, не настолько сильный, как те, кто воздвигал Пороги…
Чичеро не возражал, хотя прекрасно понимал, что в число блестящих способностей Умбриэля Цилиндрона магические уж точно не включены; что до некромантии, то она представляет собой область, в которой с посредственными знаниями Управителя Цанцкого воеводства в некрософии и некроистории делать уж наверняка нечего.
— Говорят, какая-то часть его способностей должна быть унаследована и мной, — говорила Лулу, — хочется надеяться, что это так, хотя до перехода в посмертие о таком не узнаешь.
— У каждого человека есть определённые задатки к некромантии, — дипломатично отвечал Чичеро, — а уж разовьются ли они в настоящие способности и таланты, зависит от его выбора, усидчивости и, конечно, дара Владыки Смерти.
— Хорошо, пока я жива, буду думать о другом! — лукаво восклицала Марципарина Бианка и, забравшись под строгий плащ Чичеро, вынимала оттуда Зунга, уже готового к любовным подвигам. Повинуясь этому сигналу, Лимн, подобно котёнку, тоже прыгал к ней на колени, начиная забавляться сосками её груди, а неистовый Дулдокравн, выждав положенное время, набрасывался на неё сзади с криком:
— Ну, держись, некромантская дочка!
И начинались весёлые игры живых, в которых вдумчивому Чичеро, честно говоря, не доставало смысла и сверхзадачи, но которые, надо признать, вызывали в нём какие-то давным-давно позабытые за годы посмертия внутренние движения.
От вторжения этих позабытых материалов Чичеро словно зависал на ниточке над разверзающейся пропастью, — и разверзающейся именно там, где миг назад под ногами тянулась Большая тропа мёртвых, выложенная непоколебимым серым камнем.
