И тотчас рядом выросли еще две твари – в них совсем не было ничего человеческого. Длинные, извивающиеся щупальца, увенчанные сокрушительными челюстями и покрытые бесчисленными маленькими усиками, как щетиной. Янас бросился за топориком, вонзившимся в столб качелей на другой стороне площадки. Уже добежав и схватив оружие, он услышал призывные крики. Меж черных деревьев замелькали стальные кольчуги.
– Назад! – закричал мальчик. – Назад… – тише добавил он, видя, как щупальца, держась прямо, будто подвешенные сверху, поплыли навстречу шуму.
Четверо наемников ворвались на площадку.
Первому, не успевшему еще замедлить бега, одна из тварей укусом мощных челюстей вырвала грудную клетку– как обезумевший узник рвет сплетенье ржавой решетки на окне своей тюрьмы. Залитый кровью до ног воин рухнул ничком, распластав руки, освобождая проход второму, который сумел нанести мечом бесполезный удар, но через мгновение был спеленат белесым телом, стиснут до хруста костей и вышвырнут прочь, переломанный и обмякший, словно тряпичная кукла.
Топорик пригнулся, и мертвое тело, размахивая безвольными конечностями, пролетело у него над головой.
– Уходите! – снова закричал он и, рванувшись вперед, ударил сверху вниз по обернувшейся к нему оскаленной пасти.
Взорвавшись фонтаном бесцветной крови, обезглавленное щупальце втянулось в туман – будто ушло под землю.
Оставшиеся в живых двое лакнийцев попятились, держа мечи рукоятью к груди, острием к врагу.
Янас размахнулся второй раз, но щупальце, неожиданно подскочив, скрутилось в тугое колесо и со страшной силой толкнуло его в грудь. Мальчик кубарем покатился по земле, разбрызгивая вокруг себя молочный туман, как воду.
Остановившись, он не слышал ничего, кроме шума крови в ушах, не чувствовал ничего, кроме обжигающей боли в груди, не видел ничего, кроме ужасной пасти, нависшей над ним.
Он сжал правый кулак. Пресвятая Богородица, славлю тебя!! Он не выронил из рук оружия! Ощутив теплую и твердую округлость ясеневой рукояти, Янас перевернул топорик лезвием вверх и скользящим ударом разрезал нижнюю челюсть наискось. Потом поднялся на колени и бил еще и еще, покуда клинок встречал сопротивление плоти. А потом упал.
Когда его поднимали, он еще озирался, не веря, что все закончилось. И только по дороге во дворец – лакнийцы вели его под руки – заметил, что куртка на груди и на животе изодрана в клочья и пропитана кровью. Щетинки на теле твари оказались острыми как бритвы.
– Пора все это прекратить, – сказал Тремьер, постукивая костистыми пальцами по подлокотнику трона.
Звук его голоса раскатился в пустом тронном зале, как стук выпотрошенного черепа в гулкой пещере.
Два стражника у внутренних дверей тронного зала – один лакниец-наемник, второй из бывших мародеров – переглянулись. У лакнийца в заспинной перевязи торчал двуручник, мародер держал руку на навершии кривой сабли. Тремьер отменил алебарды как непременный атрибут дворцовой стражи. Пусть каждый держит при себе то оружие, к которому привык, – так распорядился он. Новая дворцовая стража по достоинству оценила указ, а Топорику показалось, что мысль перевооружить воинов пришла Тремьеру не потому что он уж слишком радел об интересах простых ратников, а потому что на себе испытал неудобство сражаться громоздким двуручным мечом, в то время как был обучен бою на шпагах. «Из него, наверное, выйдет неплохой правитель, – подумал тогда мальчик, – то, что в своей жизни пришлось пережить ему, точно не выпадало никогда ни одному Императору…»
– Прекратить, – повторил Тремьер, – все.
– Что – все? – вяло переспросил Янас. Он кривил спину, ему было тяжело стоять, да еще и повязка давила ребра.
И Тремьер это видел.
– Присядь, – приказал он, делая знак страже у двери.
Топорик оглянулся на подвинутый к нему стул.
– Ах, да… – спохватился Тремьер. – Дарую тебе право сидеть в присутствии монарших особ.
– Благодарю вас, Ваше Величество…
– Я говорю тебе – пора прекращать дозоры. У нас уже достаточно людей. А если так будет продолжаться и дальше, мы потеряем половину. На этой неделе уже семеро убитых. Только «охота».
– Оно становится сильнее, – проговорил Янас. – Я знаю. Когда я… – Он не договорил.
– Пошли вон, – негромко сказал Тремьер.
Стража покинула тронный зал.
– Когда я поразил его, оно распалось надвое, – продолжал Топорик, как только двери закрылись. – И две половинки стали самостоятельными существами. И, кажется… они были сильнее, чем то, первое… первоначальное…
– Что это может значить? – наморщился Тремьер. – Оно чувствует приближение Ключника?.. Или… Или, отдав всю свою мощь, чтобы погубить Императора и всех, кто оказался в ту ночь во дворце, этот чертов туман долго восстанавливался и теперь вновь могущественен, как тогда?
– Или и то и другое вместе, – криво усмехнулся Янас. – А где отец Матей?
– В часовне. Молится. Что-то неладное творится со стариком. За эту неделю, когда туман опять начал убивать, он не выпил ни глотка.
– Тогда действительно – что-то неладное. – На этот раз усмешки у Янаса не получилось. Даже кривой.
Как-то так само собой повелось, что, даже став Императором, Тремьер ни одного важного вопроса не решал без присутствия Матея и Топорика. Видимо, пережитое в форте Пяти Княжеств тесно сблизило их. Янас, припоминая свое тогдашнее впечатление, оставленное Тремьером, скоро признал, что сын гончара, теперь так высоко взлетевший, натура намного более сложная, чем ему показалось сначала. Словно Тремьер, всю свою жизнь примеривая на себя различные маски, сейчас явил свое истинное лицо. Лицо государя.
– Ладно, – сказал Тремьер, побарабанив снова пальцами. – Скверные времена проходят. Скоро все это закончится. И тогда, мальчик мой, начнется у нас совсем другая жизнь. Кстати, мне понадобится советник. Человек, которому я смогу доверять. Как ты на это смотришь?
Поднявшись, Топорик поклонился.
– Благодарю вас, Ваше Величество. Но я… Мне не нравится Герлемон. И к тому же… мне кажется, что власть – большая или малая – слишком тяжкое бремя. Не только для того, кто ею обладает.
– О, мой мальчик! – на выдохе громко проговорил Император Тремьер. – Теперь я вижу, что поторопился с твоим назначением. Разве ты еще не понял: власть – это самое сладкое, что может быть в нашем мире. Самое важное и самое дорогое. То единственное, к чему надо стремиться. Остальное – прах!
– Как будет угодно государю, – ответил Янас.
Они помолчали.
– Ты так никогда и не говорил, – помолчав, потому что говорить больше стало не о чем, сказал Тремьер. – Откуда у тебя это оружие?
