— Думаю, да. Я старалась быть примерной женой.
— Тогда Поук сам вернется к тебе при необходимости.
Сейчас внизу виднелись лишь мечущиеся на ветру верхушки деревьев, но Облако легким галопом спускалась по склону воздушного холма. Гильф, погнавшийся за дикими гусями, сильно отстал и почти скрылся из виду. Я свистнул.
— Вы знаете, — сказала Ульфа, — я не раз слышала такой свист ночью, но думала, это ветер.
— Вероятно, ты не ошибалась. Видишь, как он дует сейчас? Ветер свистит громче меня.
— Но он не такой холодный, как раньше.
— Здесь еще только осень. Надвигается гроза.
— Это Гленнидам? Вон те дома? Те маленькие поля среди лесов?
— Думаю, да. Хотя, возможно, я сбился с пути.
— Обнимите меня, прижмите к себе покрепче.
Я крепко обхватил Ульфу одной рукой, как в первый момент, когда Облако взмыла в небо.
— Не бойся.
— Я не боюсь. — Ульфа вздохнула. — Когда я ушла из дому… такое ощущение, будто давным-давно…
— Так и есть.
— Это Гленнидам! — Она указала пальцем. — Вон наш дом!
Я кивнул и немного придержал Облако, переводя на шаг.
— Тогда я думала, мы с вами поженимся и вернемся сюда вместе — рыцарь со своей леди, вдвоем на одном коне. Когда я ночевала в придорожных кустах, уткнувшись лицом в сухие листья и колючие ветки, я мечтала об этом, чтобы справиться со страхом. Но такому не бывать.
— Не бывать, — эхом повторил я.
— Я и не хочу этого, больше не хочу. Я люблю Поука, а Поук любит меня. Но сейчас… сейчас моя мечта почти сбылась. Мы собираемся нарожать детей. Мы с ним хотим детей, оба. Когда они вырастут и станут достаточно смышлеными, чтобы все понимать, я расскажу им про Утгард и про то, как я покинула замок с вами, верхом на серой лошади, как скакала между облаков, похожих на скалы, и луна висела над самой моей головой, просто на расстоянии вытянутой руки. Они решат, что я все сочиняю.
Облако пошатнулась под крепким порывом ветра, взметнувшим гриву, точно знамя.
— Они решат, что я все сочиняю, — повторила Ульфа. — И спустя какое-то время я сама так решу. Обнимите меня покрепче.
Я выполнил просьбу.
— Вот счастливейшая минута моей жизни, прекрасное мгновенье.
Никто из нас больше не промолвил ни слова, покуда Облако не стала всеми четырьмя копытами на твердую землю. Я спешился, бросил поводья и снял Ульфу с седла.
— Благодарю вас, — сказала она. — Я в жизни не смогу отблагодарить вас в полной мере, и даже не стану пытаться, но я буду всем рассказывать про вас до скончания моих дней.
— Я когда-нибудь благодарил тебя за одежду, которую ты сшила мне? Или извинялся за то, что забрал с собой твоего брата?
— Да, но это в любом случае не имеет значения.
Я повернулся, чтобы уйти, но она схватила меня за руку:
— Вы не войдете? Там наверняка есть еда, и я приготовлю вам все, что только найду.
— Я не хочу оставлять Облако здесь.
— Всего на минутку, прошу вас. Согрейте руки у очага, прежде чем уехать.
Я немного поколебался, а потом кивнул, поняв, насколько это важно для нее.
Передняя дверь оказалась запертой на засов. Ульфа провела меня к задней, через которую я покинул дом в далеком прошлом, и прутиком вытянула наружу веревочку от щеколды. В кухне, где на моей памяти ее мать сидела съежившись в углу, царила тьма, хотя в очаге еще теплился огонь. Ульфа подкинула дров и опустилась на колени, чтобы раздуть пламя.
— Он кажется таким маленьким!
Осенний ветер жалобно застонал, когда она открыла дверь, за которой я увидел две свиные туши, обезглавленные и выпотрошенные, подвешенные за задние ноги.
— Отец уже забивает свиней. Я зажарю мясо на вилке скорее, чем вы успеете присесть.
Грея руки у очага, как она предлагала, я помотал головой.
— Все равно присядьте. Вы, наверное, устали. Я отрежу вам хлеба.
Гильф, вошедший следом за нами, заявил:
— Я бы съел мяса.
Ульфа изумленно уставилась на него:
— Это вы сказали?
Я помотал головой.
— Я знала, что кот умеет разговаривать. Я слышала своими ушами.
Ветер завыл в дымоходе, легко вороша пепел.
— Сырая свинина вредна собакам. Всем вредна. — Она распахнула дверцы высокого буфета и нашла там кости с изрядным количеством мяса на них. — Несомненно, мама оставила кости для супа, но я отдам их вашему псу.
Ответа не последовало. Я уже вышел из дому, и несколько мгновений на кухне царила тишина, нарушаемая лишь скрипом двери, которая ходила на петлях взад-вперед, а потом (с налетевшим порывом ветра) шумно захлопнулась.
Когда-то далеким солнечным днем я бежал по этому полю с такой же целью, по колосящемуся ячменному полю. Сейчас ячмень уже сжали. Я бежал по стерне, левой рукой придерживая Этерне, чтобы меч не хлопал по бедру.
— Дизири? Дизири?
Никто не откликнулся на мой зов, но все же я услышал ответ: листья прошептали мне за нее «я здесь».
— Дизири!
Ты не сможешь найти меня.
Я остановился, напрягая слух, но листья молчали.
— Не смогу, — признал я. — Я обшарю все семь миров в поисках тебя и выверну наизнанку Митгартр и Эльфрис, точно пустые мешки. Но я не найду тебя, покуда ты сама не пожелаешь явиться мне. Я знаю.
Сдаешься?
— Да, я сдаюсь. — Я поднял руки.
— Я здесь.
Она выступила из-за темного ствола огромного дерева, и, хотя я почти ничего не различал в темноте, я увидел ее: высокую, как очень и очень немногие женщины, тоненькую, как ни одна женщина на свете, и слишком красивую, чтобы я мог в полной мере осознать, насколько она красива.
Я заключил Дизири в объятья, и мы поцеловались. Ее губы были слаще меда и горячими от дыхания жизни; и не было никаких ошибок, которые имели бы значение, поскольку не было таких ошибок, которые мы не могли бы исправить; и была любовь длиною в нашу жизнь, и любовь имела значение — она всегда имеет значение.
Мы отстранились друг от друга, и мне показалось, будто наш поцелуй длился целую вечность, но и вечности было мало.
— У тебя меч Этерне. — Судя по голосу, она улыбалась.
— Он тебе нужен? — задыхаясь, проговорил я. — Он твой.
— Он уже принадлежит мне, — сказала она, — поскольку он твой. Знаешь, почему он называется Этерне?
— Потому что он почти так же прекрасен, как ты, а красота вечна.
Мы снова поцеловались.
— Ты постарел, — сказала она, когда мы снова отстранились друг от друга. — У тебя появились залысины.
— И потолстел. Тебе я могу простить все, что угодно.
Она рассмеялась: веселый звон серебряных колокольчиков.
— Даже любовника помоложе?
