«Живут же люди, — с завистью покачал головой Феликс. — Да, этот в своих чувствах копаться не станет. Оттого и весел, как племенной бык после случки. Прав был Бальтазар: проще надо быть, проще! Да, глуповат Дугал маленько, ну и что? Зато кто скажет, что этот буйный горец старше меня!»
Усмехнувшись своим мыслям, Феликс проследил, как Дугал скрылся за поворотом, направляясь в сторону площади Героев. Феликс лицемерно посочувствовал тем несчастным драконьерам, что рискнут указать воинственному шотландцу на недопустимость ношения холодного оружия в обнаженном виде, и, не удержавшись, злорадно хмыкнул, после чего толкнул тяжелую дверь Школы и вошел внутрь.
У библиотеки Школы героев — одной из крупнейших библиотек Ойкумены, способной оспорить если не первое, то уж по крайней мере третье или четвертое место в списке самых богатых книжных собраний, включающем в себя как университетские фонды, так и частные коллекции — было всего три отделения, и каждое из них служило предметом для зависти всех архивариусов Метрополии.
В первом отделении, расположенном на первом этаже Школы, книги выдавались на абонемент — как правило, это были учебники и рекомендованная для студентов литература; что выделяло эту вполне обычную практику среди прочих библиотек, так это стопроцентная гарантия возврата выданных книг и полное отсутствие такого явления, как библиотечное воровство — и было бы верхом наивности полагать, будто причиной этого является порядочность господ студентов; скорее, в основе лежал студенческий фольклор, неоднократно обогащенный эпическими сказаниями о том, как Сигизмунд выслеживал и примерно наказывал тех, кто не возвращал книги в срок — и сказания эти, несмотря на свою эпичность, были не так уж далеки от истины…
Второй этаж библиотеки был отведен под читальный зал, и сюда мечтал попасть каждый книголюб Столицы, а иногда и не только Столицы: одержимые библиофилы порой готовы были проехать за тридевять земель только ради того, чтобы ну хоть одним глазком, хоть на полчасика, хоть издалека — но воочию узреть знаменитую коллекцию раритетов библиотеки Школы героев. Да что там саму коллекцию — за возможность полистать каталог коллекции любой историк отдал бы полжизни и правую руку в придачу, но… Сигизмунд никогда не одобрял новомодных теорий о том, что книги, дескать, преступно скрывать от читателя. Уж кто-кто, а Рыцарь Монтесиноса прекрасно знал на своем опыте, что далеко не все, что написано, должно быть прочитано, тем более людьми посторонними и от геройских дел далекими. Поэтому доступ в читальный зал был открыт только для студентов Школы, а запаянные в стекло свитки папируса, натянутые на подрамники листы пергамента и покрытые лаком для большей сохранности глиняные таблички из пресловутой коллекции раритетов выдавались на руки с такими мерами предосторожности и скрежетом зубовным, что в безопасности древних знаний можно было не сомневаться.
Однако и образцовый порядок в абонементе, и редкий по богатству выбора книжный фонд читального зала блекли в глазах завистников и мечтателей, едва только речь заходила о третьем этаже библиотеки. Причиной тому служила неслыханная, небывалая степень секретности, окружавшей содержимое книгохранилища. Ни единая живая душа за стенами Школы — и очень немногие в пределах этих стен — не догадывалась, что именно Сигизмунд прячет с таким усердием от любопытных глаз. Сам Феликс удостоился чести узнать главный секрет библиотеки лет двадцать тому назад, и с тех пор его всегда веселили предположения о том, что на третьем этаже Школы скрываются добытые в замках магов могущественные гримуары, или вынесенные из подземелий свитки дочеловеческих цивилизаций, или даже (что было вовсе не смешно, а возмутительно!) начертанные кровью на человеческой коже списки приговоренных к смерти магов.
На самом деле за скромной дверью с табличкой «Книгохранилище» скрывался хаос. Дикий, первозданный и необузданный. Книжные джунгли, какими были они до прихода человека с каталогом; вавилонский скрипториум после смешения языков; самый жуткий ночной кошмар архивариуса; бессмысленное нагромождение потомков противоестественного союза чернил и бумаги… Проще говоря, в книгохранилище царил бардак. Со дня постройки Школы там безо всякого порядка складировались те книги, с которыми Сигизмунд обещал себе «разобраться попозже, когда дойдут руки», но руки, естественно, не доходили никогда, а книжные завалы росли на глазах, и даже периодические попытки рассовать, пускай и без какой-либо системы, книги по шкафам не приводили ни к чему, так как книг там накопилось значительно больше, чем могли вместить шкафы… Книгохранилище напоминало сильно захламленный чердак, за тем только исключением, что среди массы бумажного хлама можно было ненароком наткнуться на настоящую жемчужину: так, например, пару лет назад Сигизмунд откопал в слегка заплесневелой книжной пирамиде редчайшее (тиражом в один экземпляр) мюнхенское издание «Анналов героических деяний» в сорока томах, и это при том, что обычный серый многотомничек в матерчатых переплетах насчитывал только десять книг, а подарочное, обтянутое сафьяном издание включало в себя еще и пять «дополнительных» томов, что делало общим числом томов пятнадцать… Подобные находки заставляли Сигизмунда снова и снова отправляться на «ловлю жемчуга», как он называл свои экспедиции в книгохранилище, и само собой разумеется, ни о каком упорядочении книжного хаоса речи уже не шло… Стоит ли удивляться, что Сигизмунд, храня профессиональную честь архивариуса и репутацию старого педанта, берег главную тайну книгохранилища как зеницу ока?..
Интерьер книгохранилища чем-то неуловимо напоминал улицы ремесленных кварталов Нижнего Города. Те же узкие и вечно сумрачные каньоны, стиснутые с двух сторон высокими стенами книжных шкафов, где вместо окон зияли прорехи в кое-как состыкованных и разных по высоте корешках; последние разнились между собой не меньше, чем, скажем, фасады домов зажиточного цехового мастера и его соседа, «вечного» подмастерья из числа хронических алкоголиков, или картонные халупы нищих — и нависающий над ними особняк ростовщика… Так и здесь тисненый золотом фолиант стоял рядом с потрепанной брошюркой, а груда изжеванных листов пергамента, кое-как перехваченных бечевкой, была придавлена массивным гроссбухом, обтянутым в воловью кожу. Сходство книжного лабиринта и городских улочек только подчеркивалось тем, что здесь, как и там, можно было в любую минуту забрести в тупик: улицы преграждали канавы, начиненные канализационными трубами, библиотека же страдала из-за книжных завалов в самых неожиданных местах… Единственное, и очень приятное отличие заключалось в полном отсутствии здесь людей.
