- Но... - пробормотал аль-Мамун, оглядываясь.
Они опять стояли перед воротами Ирема. Над виднокраем пустыни занимался бледный, чуть розоватый рассвет.
- Мы с ним...
- В разных местах, - отрезал аль-Хидр.
Ястреб прекратил бить крыльями, нахохлился и затих. Осторожно, чтобы не испугать птицу, аль-Мамун попытался провести ладонью по коричневой встопорщенной спине. Ястреб как-то странно припал клювом к его запястью - укусить, что ли, хочет? С него станется...
И вдруг аль-Мамун понял, что птицу бьет крупная дрожь. Он был даже уверен, что, если захочет, услышит сумасшедшее биение не птичьего, а человеческого, тьфу, сумеречного сердца. И тяжелое, загнанное дыхание забившегося в последнее укрытие существа.
Подняв глаза на старика, Абдаллах понял, что не ошибся. Аль-Хидр смотрел на Тарика с нескрываемым торжеством и скалил острые, желтоватые зубы. Под щеткой седых усов явственно обозначались два больших верхних клыка.
- Ну ладно, - насытившись видом униженного врага, важно сказал дух. - Забирай. Забирай его к себе, человек. Хотя, по справедливости...
- Есть ли воздаяние за добро, кроме добра? - быстро сказал аль-Мамун, едва не поперхнувшись от собственной храбрости.
- Идите, - сверкнув глазами, бросил аль-Хидр.
Аль-Мамун не двинулся с места.
Старик смерил его одобрительным взглядом - мол, тебя не проведешь. И добавил:
- Идите за мной.
- У меня был заключен договор перед этими воротами, - пересохшими губами сказал аль-Мамун. - Я выполнил свою часть. Пусть Сестры выполнят свою.
- У тебя вся рука в крови, - нехорошо усмехнулся аль-Хидр. - А на рукаве сидит убийца одной из сестер. Не боишься? Может, уберешься подобру-поздорову?
- "Ему принадлежит власть над небесами и землей, и к Всевышнему возвращаются все дела. Он вводит ночь в день и вводит день в ночь, и Он знает про то, что в груди", - немеющими губами прошептал аль-Мамун. - Я не уйду, не истребовав своей части.
- А его... - кивнул аль-Хидр на жалко съежившуюся птицу, - не жалко?
- "Он - тот, который низводит на раба Своего знамения ясные, чтобы вывести нас из мрака к свету", - из последних сил прошептал Абдаллах. - Со мной Всевышний, и что меня испугает?
- Последний раз спрашиваю, идиот, - презрительно сказал, как сплюнул, дух.
- Требую... исполнения... договора...
Аль-Хидр взмахнул рукой.
Мир вспыхнул ослепительным зеленым пламенем. Аль-Мамун, наверное, заорал, и орал, пока в легких не кончился воздух, а горло не охрипло.
В бесконечном промежутке между тьмой и светом, до того, как открыть глаза, он снова провалился в безвременье. В безвидной темноте, напоминающей о ночи, в которой он шел к воротам Ирема, его настиг голос аль-Хидра:
- Смотри-ка, не отступился. Ла-ааадно, твоя взяла, человек. Договор исполнен. И за что вам, смертным козявкам, от Него такое благоволение, понять не могу, вошки вошками, а поди ж ты, какое уважение, и к кому?.. зачем?..
Злое старческое бормотание постепенно затихало, оставаясь позади, позади, словно он, аль-Мамун, с отчаянным криком, подобно снаряду, летел куда-то вперед, в свет, в яркий ослепительный свет...
- Аааааа!...
Ух. Кричать он прекратил, только почувствовав под собой жесткий каменный пол.
Некоторое время он так и сидел - чувствуя каменную крошку под задницей и холодивший шею сквозняк.
- Абдаллах?..
- А? - раскрыл он глаза.
- О мой халиф! - тут же почтительно поправился Джунайд.
Здоровенные карие глаза суфия таращились на него совсем близко - их лица не разделяла и ширина ладони.
Вокруг стояла темнота.
- Я... ослеп?.. - вдруг решил испугаться аль-Мамун.
- Нет, нет, о мой повелитель! - быстро забормотал суфий, все так же пристально глядя на него. - Просто сейчас на дворе ночь - вот и темно.
- А... где я? - осторожно поинтересовался аль-Мамун.
Тело ужасно, ужасно затекло. Он двинул ногой, и от щиколотки побежали огненные мурашки.
- Ойййй...
- Что?...
- Ноги затекли!.. Так где я?
- Все там же, о мой халиф. В пристройке у входа в масджид.
И тут аль-Мамун ахнул и заметался - ну, почти заметался:
- А... он?
- Что?
- Тарик? Где Тарик?
Он же держал его за руку! А сейчас - точно, на полу перед его пытавшимися разогнуться ногами было совершенно пусто!
- Ах, Тарик... - облегченно вздохнул суфий. - С ним... все... хорошо. Будет.
- А... почему его здесь... нет?
- Он пришел в себя... некоторое время назад. Его уже... одним словом, он уже в лагере, и с ним все будет хорошо.
- Ну да... мы же возвращались из разных мест... - пробормотал аль-Мамун.
- Из очень разных, - с нажимом произнес суфий.
Его взгляд был очень, очень холоден. Абдаллах не выдержал и опустил глаза. Он подозревал, о чем идет речь. Но Джунайду не обязательно знать о дрожащей птице на рукаве.
- Он... что-то рассказал? - аль-Мамун решил спросить на всякий случай.
Джунайд морозно усмехнулся:
- Я думаю, что Тарик будет не в состоянии что-либо рассказывать еще очень долгое время, о мой халиф. Чтобы заговорить, ему понадобятся недели две - по меньшей мере.
Абдаллаха передернуло:
- Но... с ним...
- Все будет хорошо, - жестко ответил Джунайд. - Ничего страшного, о мой халиф. Ничего страшного. Зато... - тут суфийский шейх снова улыбнулся, да так, что у аль-Мамуна засосало под ложечкой, - ... я думаю, что Тарик все понял. Да, - покивал сам себе Джунайд, продолжая все так же криво усмехаться. - Я думаю, что нерегиль все, все понял, о мой повелитель.
- Сколько времени прошло, пока мы?...
- Немного, о мой халиф. Еще не сменилась первая стража.
- А... там?
- А вот этого, - тихо сказал Джунайд, - никто не знает наверняка.
- А приблизительно? - уперся аль-Мамун.
Суфий окинул его внимательным, цепким взглядом:
- Приблизительно... приблизительно, о мой халиф, сказать можно.
- Как?
- Человеческое тело слабо, мой повелитель. Дела духа гибельны для плоти. Время, проведенное на тропе созерцания, познается по времени, которое суфий проводит в немощи и болях после возвращения в дневной мир.
- Немощи?..
- Я думаю, о мой халиф, что тебе следует запастись терпением.
- Что?
- Твои ноги не затекли.
- А...
- Они отнялись. Я думаю - по меньшей мере на месяц.
- Да что за!..
И аль-Мамун попытался вскочить.
В следующий миг вверх по позвоночнику стрельнуло такой болью, что он лишь тихо ахнул - и потерял сознание.
