— Что ей грозит? — спросил Павел.
— Не знаю,— пробормотал майор, но ответил так, что Павел понял сразу: ничего хорошего,— Но думаю, что гауптвахтой не обойдется. Могут ведь и понизить, и беременность прервать. Так что выручать придется девчонку. Она сейчас где-то там...
— Где — там? — повторил Павел неопределенный жест майора.
— Не знаю,— ударил по столу тесть,— Все, что смогла передать, так это то, что сделает звонок на тот телефон, что сейчас у тебя. Понял? Нужда придет — попросит о помощи, скажет, где она. Так что, парень, держи его под рукой. Глаз с него не спускай. Сообразил?
— И это все? — не понял Павел.— А что потом?
— Ты вытащи ее сначала,— повысил голос майор.— Ребенка сохрани. Потом и поговорим, что потом. Россия большая, место для заначки найдется. Было бы что заначивать. Или ты прятаться от тора не научился?
— Не знаю,— потер ладонями глаза Павел,— Опять ждать. А успею доехать-то?
— Успеешь,— уверенно кивнул майор.— Разгон часа в три будет. Ты только телефон держи перед собой!
— А как вы нашли меня? — вспомнил Павел,— Ну чужой жучок я уже вычислил, а вы-то как без жучка обошлись?
— А ты думаешь, что очками и костюмом можно скрыть твой нос? — усмехнулся майор.— Дорогой мой! Я жнец уже много лет, с тех пор как женушку мою одна пакость... убила и мне удалось ее топором прищучить! Не каждому удается. Тогда-то меня и... привлекли к этому делу. Томка тогда еще девчонкой была. Ну ладно, пора закругляться. Надо бы и честь знать.
— А вот еще,— вспомнил Павел.— У Томки такая привычка есть — некоторые вещи она повторяет по три раза. Опять же и «два, два, два». И другое. Ну слово в слово три раза одну фразу повторяет. Это зачем?
— Ерунда,— поморщился майор.— Привычка. Но привычка железобетонная. Если Томка что-то три раза повторила, значит, так оно и есть. Без сомнений!
— Когда мы знакомились... — Павел наморщил лоб, вспоминая,— Она сказала трижды, даже по слогам вот это: «Никогда никому не верь».
— Ну... — Майор погладил голову,— Это она погорячилась. Холодать что-то стало...
— Единственная дочь,— кивнул Павел и выложил на стол фотографию девчонки.— А это кто?
Майор словно окаменел. Только руки его задрожали и вцепились в край стола, заставив его заскрипеть. Девчонка на фото, несмотря на необычную, пусть и не такую яркую, как у Томки, детскую красоту, была похожа на майора. И теперь, когда тот сидел неподвижно, Павел был в этом уверен.
— Ленточка,— простонал майор и вдруг, блеснув слезами, зашептал яростно и быстро: — Спаси ее. Выручи. Помоги. Кляну тебя, попадешь туда — вытащи ее. Она — все! Все из-за нее. Только из-за нее! Поклянись!
Стержень вошел в лоб майора, как в перезревшую грушу. Тесть замер, открыл рот и через мгновение после того, как стержень исчез, упал лицом на стол. Павел замер.
— Счет приносить? — поинтересовался проходивший мимо беседки официант.— Вашему приятелю, я смотрю, уже хватит?
— Несите,— закашлялся Павел, обернулся на кольцевую, по которой проносились редкие машины, вытащил тор и накрыл сигналом труп майора. Тот не загорелся.
За спиной раздался взрыв, и Павел полетел вместе с обломками беседки и столом на грудь мертвому тестю. Уазик взлетел на воздух.
Он добрался до гостиницы только в четыре часа утра. Москва еще спала. Частник сорвал с Павла сумасшедшие деньги, но он отдавал их так, словно деньги были ему уже не нужны. Дюков заливался храпом. Павел принял душ, выудил из холодильника бутылку минералки, пригляделся к приоткрытому рту напарника и снял с предохранителя тор. Навел его на Димку и нажал на кнопку. Ничего не произошло. Заряд был израсходован, но Дюков остался невредим, разве только перевернулся на другой бок и захрапел еще громче. Павел вздохнул с облегчением — и все-таки уснуть сумел только часам к пяти.
Дюков разбудил его в десять. Замотав голову мокрым полотенцем, он сидел на кровати и жалобно стонал:
— Шермер, хватит спать! Уже десять! У меня башка раскалывается! Помоги! Помнишь, ты снимал мне боль?
— Димка, отстань, это была шутка!
— Но мне-то помогло тогда!
— Ладно!
Павел сел на кровати, подтащил хнычущего Дюкова за пояс халата, толкнул его на пуфик.
— Сядь. Ничего не обещаю. Сам себя должен лечить.
И этому его тоже обучал Алексей. Чужак, может быть
даже враг, который потратил на него пять лет жизни. Или, точнее, всю жизнь. Как и дядя, как и Людка.
Павел положил пальцы Дюкову на виски, хотя точно так же мог взять его за руки, но перегаром несло даже от дюковского затылка. В пальцах тотчас появилась тяжесть и твердость, и Павел привычно погнал ее по кругу — левая рука, дюковская башка, правая рука, собственная голова, левая рука. Димка замер и начал оживать с каждой секундой, словно в темнице, где он был заперт, наконец-то устроили спасительный сквозняк.
— Черт возьми, Шермер,— простонал он с блаженством.— Я тебе еще когда говорил? На хрена тебе мастерская? Только частный вытрезвитель. Эх! Сейчас бы девочку! Лет так девятнадцати с половиной! Сонную! Только что с постельки!
— Ага,— кивнул Павел, отталкивая Дюкова,— Дуй в ванную, а то я займу. Девочку! Баб деревеньку и играть на гармошке.
— Не! — погрозил Павлу Дюков,— Если бы у меня была баб деревенька, я бы пахал как проклятый. И не в том качестве, о котором ты подумал. Их же всех надо еще и кормить.
Через полчаса, когда в ванной успел побывать и Павел, Дюков уже был иным. Трезвость настигла его окончательно, и теперь он сидел, уставившись отсутствующим взглядом в окно.
— Послушай... — Он повернулся к Павлу, который решил не искушать судьбу вторым явлением очкарика-бо- таника и одевался по-походному,— Паша. Скажи честно. Вот все, что вчера... Я насчет Василисы и Машки. Это на самом деле было? Это мне не приснилось?
— Не приснилось, Дима,— строго сказал Павел, застегивая на груди рюкзак.— Нет больше ни Василисы, ни Маши. И еще много кого. Нет нашей мастерской. Нет моей квартиры. Кажется, что нет и твоей квартиры. И машин наших нет. Даже «матиза» Василисиного нет. Ты все еще думаешь, как поступить? Я бы на твоем месте сейчас пешком пошел в эту самую Америку. Грешен, навел справки — у тебя там и в самом деле родители.
— Вот будешь на моем месте, тогда и пойдешь,— глухо проговорил Дюков,— Хотя я тебе не советую оказаться на моем месте. Ты уж не бросай меня пока, Шермер. Я уже на краю. Я это, еще когда мне Мартынов пустой бутылкой по почкам бил, понял. Не выберусь сам.
— Нет, дорогой,— хлопнул его по плечу Павел.— Мы не на краю, а в самом что ни на есть центре. Я бы даже сказал, что и в глубине. И по этому поводу у нас ожидается выезд на природу.
