Макс Фрай - Лабиринт Мёнина

– Но теперь-то все, – напомнила ему Меламори.

– Ага, все. Если только не окажется, что этот демон был малолетним несмышленышем, который попал в наш Мир по глупости, и вслед за ним не заявится его мамаша, – горестно вздохнул наш бравый охотник за привидениями.

На этой оптимистической ноте он все же отправился спать, доверчиво завещав нам свой счет – не настолько, впрочем, большой, чтобы я почувствовал себя банкротом.

– Когда я только поступила на службу в Тайный Сыск, эта история о демоне меня бы ужаснула, – задумчиво сказала Меламори. – Я бы, чего доброго, отказалась ходить в уборную без эскорта. Пару лет назад она бы меня испугала, но мне удалось бы взять себя в руки и даже помочь Мелифаро в его тяжком труде – если бы это вдруг понадобилось. Год назад я бы страстно пожелала лично встретиться с этим хваленым демоном и испытать свою силу. А сейчас… Сейчас мне просто не очень интересно. Так, забавно, не более того.

– А ведь ты права, – признал я. – Могу сказать о себе примерно то же самое.

– Мир стал менее угрожающим, правда? – словно бы рассеянно спросила она. И, не дожидаясь ответа, добавила: – Но и менее ярким. Все оттенки бытия потускнели, будто не живем, а при свечах ужинаем: уютно, интимно, но как-то не всерьез. И словно бы ненадолго… К тебе это не относится, Макс. Но ко всему остальному – относится. В последнее время мне кажется, что мир лежит под толстым стеклом: он – отдельно, я – отдельно. Только этот давешний страх, когда мы с тобой решили, будто туман – это чужой сон, был таким настоящим! Странно получается: неужели следует жить от страха до страха, снисходительно принимая все удовольствия, которые находятся в промежутке?

– Страх действительно одна из самых сильных эмоций, – согласился я. – Встряхивает, освежает… Но с чего это тебя так занесло?

– Меня не занесло, – сердито возразила Меламори. – С кем мне и быть откровенной, если не с тобой? Мы с тобой много разговариваем, Макс. Но мы все время говорим о пустяках и почти никогда о том, что действительно важно. Разве это не странно? Надо бы наоборот.

– Надо бы, – согласился я. – Но мы же обормоты бессмысленные, правда?

– Правда, правда, – снисходительно откликнулась она и выжидающе уставилась на меня.

Я понял, что если немедленно не скажу что-нибудь умное, меня съедят вместо десерта – и поделом!

Пока я лихорадочно перебирал про себя тезисы, подходящие для грядущего выступления, Меламори почти жалобно спросила:

– Макс, неужели ты не понимаешь, о чем я говорю? Никогда еще не жилось мне так славно, как сейчас… но в то же время никогда еще мне не казалось, будто я вижу мир сквозь пыльное цветное стекло. Никогда прежде меня не приводило в ужас собственное равнодушие к происходящему. Раньше все было «взаправду». А теперь – почему-то нет.

– Да, пожалуй, – неохотно признал я. – Если честно, я очень хорошо понимаю, о чем ты говоришь. Даже слишком хорошо, на мой вкус. Знаешь, в детстве я очень любил сказку о мальчике, у которого была волшебная кисть: все, что он рисовал этой кистью, оживало. Дело кончилось тем, что он ушел жить в одну из своих картин. Мне время от времени кажется, будто я тоже живу в картине. Не знаю только, кто ее нарисовал… И ты совершенно права: лишь в минуты смертельной опасности или страха реальность опять обретает плоть. Просто мне почему-то трудно обсуждать эту тему. Даже с тобой. Да что там – наедине с собой я тоже гоню прочь эти мысли.

– Живешь в картине… – задумчиво повторила она, словно взвешивая на языке мои слова, чтобы убедиться в их точности или, напротив, отвергнуть. – Да, пожалуй, похоже. Странно, правда?

– По большому счету, все странно, – вздохнул я. – И все необъяснимо…

– Все объяснимо, если дать себе труд овладеть некоторыми навыками логических построений. Не следует полагать свою личную беспомощность одним из законов мироздания, – укоризненно сказал голос свыше.

Он действительно прозвучал именно свыше, поскольку мы с Меламори сидели, а обладатель голоса стоял у нас за спиной, да еще и был наделен от природы изрядным ростом.

Мы вздрогнули от неожиданности и обернулись. Рупором небес оказался сэр Шурф Лонли-Локли. Надо отдать должное, эта роль была парню к лицу – она отлично сочеталась с неподвижностью его лицевых мускулов, ангельской белизной лоохи и скрещенными на груди смертоносными руками.

– Однако, сюрприз, – наконец сказал я. – Откуда ты здесь взялся?

– Просто шел мимо, – невозмутимо объяснил Шурф. – Пожалуй, я бы не стал мешать вашей беседе, но я услышал несколько фраз и подумал, что могу быть вам полезен.

– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросил я.

Меламори явно нервничала. Бросала на Лонли-Локли встревоженные взгляды, словно он был лечащим врачом, которому предстояло выявить наш диагноз, один на двоих, а потом изложить свои взгляды на методы лечения. Огласить, так сказать, приговор…

– Но ведь приговоров не бывает, – сказал я вслух. – Бывают только слова, которые можно принять к сведению, а можно пропустить мимо ушей.

Они оба уставились на меня: Меламори – изумленно, словно я прочитал ее мысли (впрочем, разве я их не прочитал?), а Шурф смотрел понимающе и даже, кажется, одобрительно.

– Ты что-то говорил о своей полезности, – улыбнулся я ему. – Имей в виду, польза – это не обязательно, мы в любом случае рады, что ты к нам подошел. Но раз уж заинтриговал, договаривай.

– В одной из рукописей эпохи владычества дочерей Халлы Махуна Мохнатого, старинная копия которой хранится в моей библиотеке, сказано, что есть люди, которым дана одна длинная жизнь, и есть люди, кому дано много коротких жизней…

Я вопросительно поднял брови, поскольку еще не понимал, к чему он клонит, и Шурф неторопливо продолжил:

– Там было написано, что первые, сколь бы извилист ни был избранный ими путь, следуют им неторопливо, но неуклонно, к финальному триумфу или к бесславной погибели – это уже дело удачи и воли. Для них каждый новый день – закономерное следствие дня предыдущего. Если такой человек достаточно мудр, чтобы поставить перед собой великую цель, у него есть шанс рано или поздно достичь желаемого. А про вторых было сказано, что у таких людей душа изнашивается гораздо быстрее, чем тело, и они успевают множество раз умереть и родиться заново прежде, чем последняя из смертей найдет их. Поэтому жизнь таких людей похожа на существование расточительных игроков: как бы велик ни был сегодняшний выигрыш, не факт, что им можно будет воспользоваться завтра. Впрочем, и за проигрыши им расплачиваться приходится далеко не всегда. Ты не находишь, что это описание как нельзя лучше подходит к тебе?