Тарс Нурачи принял все меры к тому, чтобы о прибытии его каравана говорил весь базар. Когда же его торопили открыть тюки и вынести товар на продажу, он отговаривался тем, что привез диковинные подарки для царя из дальних стран, в которых до него никто не бывал, и не может начать торговлю, пока не поднесет их повелителю. К концу первой дюжины дней ему предлагали огромные деньги за еще нераскрытые тюки — не глядя, и купцы спорили между собой, кто даст большую цену и получит товар. Нурачи всем кивал, поглаживал бороду и ничего не обещал.
Когда Сю-юн, готовясь предстать перед царем, вынул из ларцов и плетеных укладок наряды, и слуги купца развесили их проветриться на перилах галереи и расселись поблизости, охраняя, когда из келейки потянуло незнакомыми ароматами, которыми Сю-юн загодя окуривал одежды, выбранные для первого появления во дворце, — множество любопытных набились во двор хана поглазеть на шелка, играющие цветами невиданной, вдохнуть будоражащие ароматы, каких здесь не нюхивали.
Тарс был доволен. Доволен был и хозяин хана, потому что неудобно было заглядывать во двор просто так, без дела, вот и садились под навесом за скатерти, заказывали если не бараний бок, то хоть миску фула, хоть чашечку мурра, или уж на худой конец брали за мелкую монетку чистой холодной воды в запотевшей чашке, а кому неудобно обойтись так дешево — фруктового льда.
Сю-юн видел суматоху вокруг, и не замечал. Сильно беспокоило его то, что он совершенно неосведомлен в здешних обычаях и правилах. Впопыхах собираясь в неожиданное и нежеланное путешествие, он не придумал расспросить подробно господ Эр-хи или Дэн-ши, а теперь безжалостно бранил себя за скудоумие. Как узнать, семь или восемь одежд положено надевать в присутствии здешнего царя, или даже девять? Если одеться меньше положенного, можно оказаться непристойно раздетым, а если больше — не оскорбит ли он царственную особу, имея на плечах больше одежд, чем сам повелитель? Должно ли войти в покой и только тогда опуститься на колени, или в помещение, где находится повелитель, надо сразу на коленях и вползать? А если идти — сколько раз нужно остановиться и преклонить колени? Тарс Нурачи не знал ответов на эти и столь многие еще вопросы, которые чем дальше, тем сильнее беспокоили Сю-юна. Впервые предстать перед царем и нарушить все мыслимые правила и приличия! Навлечь несмываемый позор на самого себя и, что страшнее, на господина, отличившего своим выбором и доверием самого никчемного из слуг! Сю-юн не мог ни есть, ни спать от этих мыслей, и красота не возвращалась к нему. Тогда Тарс, обеспокоенный этим еще сильнее, чем Сю-юн — парадным церемониалом хайрского двора, заставил его пить травяные отвары, от которых сон приходил как вражеское войско, скорое и беспощадное. Но эти отвары были еще приятны на вкус. А вот для того, чтобы Сю-юн не отворачивался от еды, Тарс пичкал его снадобьями такими горькими, что Сю-юн принялся есть через силу, лишь бы успокоить купца и избавиться от лечения. Тарс ликовал: помогает! И правда, обильная еда и долгий отдых вернули свежесть лицу, блеск глазам, плавность движениям. Пора, решил купец, и Сю-юну сказал: пора.
Что же было делать? В конце концов, решил Сю-юн, кто такой этот здешний царь? И надо ли так переживать, будто должен предстать перед самим Золотым Драконом? И разве Сю-юна вина, если у здешнего владыки не найдется более девяти парадных одеяний? Сю-юн снова раскрыл ларцы и укладки, перебрал наряды и выбрал пять нижних одеяний, одинаковых, цвета бледно-алого винограда, еще одно из багряного шелка, поверх него — из весенне-зеленой парчи, и два самых верхних: одно алое с узорной каймой, а другое прозрачное из шелковой дымки, с синим узором по белому фону. Прическу он сделал самую простую, потому что это всегда надежней, если нельзя рассчитывать на помощь специально обученных слуг, и потому что нечему в мире сравниться с красотой хорошо выхоленных, густых волос, соперничающих длиной с парадными одеяниями. Так что Сю-юн только две пряди по бокам лица смочил рисовым крахмалом, разведенным в воде и высушил у жаровни, придав нужную форму. Серебряными щипчиками удалил волоски бровей, тщательно набелил лицо и тушью провел две широкие черты на лбу, придав лицу выражение сосредоточенной почтительности, но в то же время не лишенное и нежной беспомощности, выражение, как раз вошедшее в моду при ыском дворе, в точности как показывала ему госпожа Хон. Алым мазнул по верхней губе, как раз посередине.
Нарядившись, вышел во двор, где стояли уже готовые носилки, сел в них, с помощью слуг уложив красивыми складками полы всех девяти своих одежд, спрятал в рукаве маленький веер на сосновых планках и приготовился отправиться навстречу своей судьбе, какой бы она ни оказалась.
Тем временем, закончив сборы, Тарс вывел целый караван носильщиков из хана на улицу и послал вперед, во дворец, дабы груды подарков предварили его собственное появление. Расписанная зеленоватыми прозрачными тенями посуда из тончайшей белой глины была вынута из соломы, освобождена от многих слоев обертки и заново уложена в длинные ларцы с перламутровыми узорами на крышках. Шкатулки из черепахи, резного нефрита, ароматного дерева и серебра, свертки прозрачного дымчатого шелка и пятицветной парчи, веера, заколки, вышитые одежды, кипы тетрадей из превосходной бумаги, ковры и узорные циновки — все, сложенное на огромных подносах, предназначенных для подношений царю, было доставлено к воротам дворца к часу послеполуденного приема.
Множество слуг собралось в воротах и выглядывало из окон, потому что давно не видывали во дворце таких подношений. С тех пор как умерли отец и старший брат нынешнего царя — не видели ни разу.
С позволения привратника все вносили во двор и складывали перед широким крыльцом. Ковры развернули и расстелили на ступенях, открыв их мягкие цвета, необычайный выпуклый узор: кудрявые облака, бело-розовые цветы, длинношеих птиц.
Последними внесли и поставили посередине носилки, занавешенные плотным шелком цвета кураги с редким цветочным узором.
Следом вошел купец, одетый по-аттански, сверкающий перстнями, намасленной бородой и золотым шитьем кафтана. Хозяйским придирчивым взглядом он охватил все громоздящееся на белом песке великолепие, почтительно сложил на животе руки и отвесил глубокий поклон в сторону крыльца.
Далеко за его спиной теснились у открытых ворот любопытные, сопровождавшие шествие от хана до дворца. Стража грозно покрикивала и ударами ножен и древок копий возвращала обратно тех, кто под напором сзади вываливался из толпы во двор.
Расписанная зеленоватыми прозрачными тенями посуда из тонкой белой глины была вынута из сундуков, освобождена от многих слоев обертки, переложенных соломой, и заново уложена в длинные ларцы с перламутровыми узорами. Шкатулки из черепахи, резного нефрита, ароматного дерева и серебра, свертки прозрачного дымчатого шелка и пятицветной парчи, веера, заколки, вышитые халаты, кипы тетрадей из превосходной бумаги, сложенные на огромных подносах, специально предназначенных для подношений царю, ковры и узорные циновки, и многое-многое сверх того было доставлено к воротам дворца к часу послеполуденного приема. С позволения привратника все вносили во двор и складывали перед широкой лестницей. Ковры разворачивали и стелили на ступенях, открывая их мягкие цвета, необычайный выпуклый узор: кудрявые облака, бело-розовые цветы магнолии, нездешних птиц.
