Ритор улыбнулся:
— Конечно. Вот только дождемся часа Силы.
— Ты чего… а… ты что удумал?
Виктор чувствовал, как тормошат его за плечо. Но так не хотелось просыпаться…
— Вставай! Вставай немедленно!
Он наконец открыл глаза. Обжора нависал над ним, суетливо всплескивая пухлыми руками. На лице было прямо-таки истинное страдание.
— Что творишь, что творишь! — затараторил он, увидев, что Виктор проснулся.
— А в чем дело?
— Ты ведь и так спишь!
Вздохнув, Виктор сел. Протер глаза.
— Ну и что? Надоело мне. Шуточки у тебя тупые, развлечений никаких. Я лучше на берегу поваляюсь.
Обжора похватал ртом воздух. Возмущенно развел руками:
— Это как — развлечений никаких? Ты думай, что говоришь!
— За базар отвечу, — мрачно отозвался Виктор.
Как ни странно, Обжора явно был рад такому повороту беседы:
— В натуре?
Что-то в Викторе надломилось. И он с удовольствием загнул такую фразочку, от которой в нормальном расположении духа покраснел бы сам.
Обжора просиял:
— Вот таким тебя люблю я!
Прежде чем Виктор успел опомниться, коротышка удостоил его снисходительным похлопыванием по плечу.
— Вот таким тебя хвалю я!
Виктор поднялся. Угрожающе спросил:
— Что тебе надо от меня?
— Мне? Да ничего… — Обжора мигом смутился. — Нравишься ты мне… и понимаю, что не след со своей любовью лезть… а нравишься — и все тут! Ну, что тут поделаешь? Хочу тебе показать побольше, жизни научить…
— Спасибо, дорогой. Не нуждаюсь.
— Уверен? — Обжора хитро подмигнул. — Знания — они того… лишними не бывают. Чем бока отлеживать — прогулялся бы по лесу…
— Все равно ведь не успею ничего увидеть. Знаю я твои фокусы.
— А чего ж ты пешком ломишься? — поразился Обжора. — Понимаю, понимаю, так и за неделю не дойдешь…
— Предлагаешь транспорт?
— Тебе? — В напускном ужасе Обжора замахал руками. — Как можно! Тебе! Ты ведь и сам теперь…
Раскинув руки, он загудел, неуклюже затоптался на месте. Напоминало это перегруженный транспортный самолет, пытающийся-таки взлететь. Подмигнул:
— Давай… лети. Над леском, пока не увидишь белый дым. А там садись… смотри.
— Я уже не мальчик, чтобы летать во сне.
— А ты попробуй! — подбодрил Обжора. — Воздушных выдержал, а на крыло стать боишься?
Сейчас он вел себя как сержант из американских военных фильмов. Вроде бы и злой, но вообще-то — очень даже добродушный. Такой прекрасно знает, что мыть всю ночь казарму или отжиматься на раскаленном от солнца плацу — только во благо.
Испытующе глядя на Обжору, Виктор вдруг почувствовал искушение. Полететь? В конце концов, почему бы и нет? Во сне-то… К нему уже приходило это ощущение полета — в безумии чужих воспоминаний, в ожогах чужой памяти. Пусть и перемешанное со страхом — ибо следом неслось огнедышащее чудовище…
Виктор медленно раскинул руки. И успел поймать ухмылку Обжоры.
Не так!
Не изображая из себя обколовшегося ЛСД летчика, не воображая себя самолетом!
Просто — лететь!
Он потянулся к низкому, слабо мерцающему небу. К мутной дымке, накрывшей куполом мир.
И позволил воздуху поднять себя.
Обжора выругался — далеко внизу. По его лицу пробежала гримаса ярости.
Виктор летел.
Тело легло на невидимую опору. На бесконечную опору — протянувшуюся над берегом и лесом, окутавшую горы и накрывшую море. На воздушный мост, встававший от Серых Гор до Теплого Берега, на безумную мощь стихии.
Он чувствовал каждое движение воздуха. Ураган, бушующий над морем, рвущий в клочья паруса незадачливому корвету… Смерч, жадным хоботом дробящий хрупкие домишки… Самум, раскаленным саваном укрывающий караван…
Воздух баюкал его, нес над лесом. Послушный, скованный, готовый на все.
Виктор засмеялся — так легок и сказочен был полет. Он стал одним целым с воздушным океаном. Пусть лишь во сне. Пусть лишь на миг.
Обжора, продолжавший бесноваться, остался на берегу. Теперь он топал ногами, будто балованный ребенок, потом, в припадке ярости, схватил полузасыпанный песком валун и швырнул в море. Ого, вот это силища…
Виктор даже не успел подумать, как он это делает. Потянулся к морю, уже принимающему в себя камень. Почувствовал бегущую к берегу волну — тугую, бьющуюся на месте силу. И встретил валун ударом.
Камень, ныряющий в воду, вздрогнул и вылетел обратно. Плюхнулся под ноги Обжоре, смешно отпрыгнувшему в сторону. Вот так-то…
Воздух нес его все дальше. Мелькнула затерянная в лесу полянка с покинутым домом. Секундное искушение — снизиться, войти, вдруг хозяева вернулись — отозвалось немедленной потерей высоты.
Нет. Вперед. Что там говорил Обжора?
Белый дым?
А вдали, у подножия гор, и впрямь дымилось. Вот только не белым — дымы шли черные, серые, сизые — будто догорала свалка.
Виктор ускорил полет. Это оказалось неожиданно просто — и даже не было ощущения встречного ветра. Воздух расходился перед ним, воздух нес его к дымным столбам…
…к веселым раскаленным сквознякам, раздувающим пламя…
Он почувствовал боль. Резкий, пронзающий тело укол. Так замирает сердце, окатывая волной ужаса и отвращения, при взгляде на что-то… что-то, невыносимое для глаз…
Дымное марево колыхалось совсем рядом. И видно уже было, что горит.
Город.
Закопченные, чуть скособоченные дома. Не такие, как в Срединном Мире, скорее Изнаночные. Бетонные иглы, которые и на улицах американского мегаполиса выглядели бы уместно. Кварталы коттеджиков, вылизанные огнем до фундамента. Геометрически выверенный микрорайон чисто российского обличья — невысокие здания, раскинувшиеся вширь, а не ввысь. Мятый, искореженный асфальт. Озерцо пылающего битума на месте чего-то, напоминающего остатки бензоколонки. Город не вызывал каких-то конкретных ассоциаций и в то же время казался знакомым. Некий усредненный город…
Виктор опустился посреди улицы. Асфальт под ногами был мягкий и липкий, его пересекали рубчатые полосы, подозрительно похожие на следы танковых гусениц. Полосы оканчивались в накренившемся здании, в стеклянных осколках витрины.
Господи, да что тут происходит?
Он сделал шаг — чувствуя, как вокруг напрягается воздушный кокон. Будто невидимая броня, хранящая от жара и копоти… Трещали в домах последние очажки пожаров — видимо, все, что могло сгореть, уже сгорело. Из стены совсем уж развалившейся пятиэтажки торчала скрученная, оплавленная труба. Чахлый венчик голубого пламени трепетал в последних судорогах — остатки газа уже не в силах были поддерживать огонь.
