— Прошу вас. — Кардинал торжественно водрузил на стол поднос с настоящими багряноземельскими чашечками. — Я ни в чем не ошибся? Вы так внимательно наблюдали...
— Простите. — Прозвучит двусмысленно, ну и прекрасно! — Я вернулась в собственную юность, тогда в Олларии шадди почти не пили. Вкусы королей для подданных если не закон, то намек...
— Иногда наше отвращение не что иное, как предчувствие. — Кардинал устроился напротив Арлетты. — Если я не ошибаюсь, за Померанцевым морем гость берет чашку первым, а Франциску Второму и в самом деле следовало избегать шадди.
— Он сам не заметил, что умер, — задумчиво произнесла графиня. — Другие не замечали, что он жил.
— Рафиано всегда умели подбирать слова.
— Вы знакомы с кем-то из моих родичей? — Некоторые вещи Арлетта предпочитала прояснять сразу.
— Не более, чем с Иссерциалом или Лахузой. Притчи экстерриора Талига пересказывают многие.
— Вас занимают притчи или экстерриоры?
— И то и другое. Что поделать... Оноре занимал исключительно Создатель, Юнния уже ничто не занимало, но дела орденские требуют мирских знаний.
— Ваши знания привели вас в Талиг, — уточнила сестра экстерриора. — Магнусом Милосердия стал другой.
— Стал. — Кардинал посмотрел сквозь поднимавшийся над чашечкой пар и улыбнулся. — Мне бы следовало сказать что-то вроде «мир его праху», но вряд ли крабы сие допустят.
— Насколько я знаю крабов, нет. Когда вы выбрали Талиг? Когда не стали магнусом?
— Магнус не может выйти из другого ордена, и это в общем-то правильно... Человеку несвойственно жить без корней. Став Савиньяк, вы не перестали быть Рафиано, покойная графиня Ариго осталась графиней Борн, а ее дочь — графиней Ариго. Служители Создателя порывают с миром, но обретают корни в том ордене, что принимает их. Я вручил себя Славе. Что вы думаете о моем шадди?
— Вы ждете откровенного ответа?
— В том, что касается шадди, — безусловно. Герцог Эпинэ не избалован, его похвалы льстят, но не способствуют совершенствованию.
— Я привыкла к другому сорту. — Шадди, Иссерциал и убийство... Неплохо для первого разговора, если Левий в самом деле знает про Кару. — Западные зерна дают более мягкий вкус.
— Зерна Зегины резче, хотя бодрят те и другие одинаково. Я смешиваю запад и восток один к трем, но готов изменить соотношение по вашему вкусу.
— Не стоит. — Пусть скажет еще что-нибудь... светское.
— Вы мне доверяете?
— Не совсем, — сощурилась Арлетта. — Говорить о доверии имело смысл до того, как возрадовались крабы. Сейчас Талиг вам нужен, значит, вы можете быть лишь на нашей стороне.
— Не совсем. — Так улыбаются мужчины, привыкшие уговаривать женщин. — Люди по сотне причин принимают невыгодную на первый взгляд сторону. Святой поход против еретиков — не только стрельба из пушек и проклятия под орган. У Церкви и смиренных и не слишком слуг ее много возможностей, а кое-кто ставит дела Создателя, в своем понимании, разумеется, выше личной выгоды.
— Не понимаю. — В самом деле не понявшая намека графиня тронула ложечкой гущу. — На что вы рассчитываете? Что я откажусь от второй чашки?
— В таком случае я поступил бы проще и подал шадди по-эйнрехтски.
— Вы знаете мои вкусы?
— Нет, но я знаю вкусы рожденных у Померанцевого моря, а про корни мы уже говорили. — Его высокопреосвященство изящно, как фехтовальщик или танцор, поднялся и направился к жаровне. — Ваш визит, сударыня, застал меня врасплох. Не скрою, я хотел просить Эпинэ посодействовать нашей встрече, но не раньше, чем получу ответы на свои письма от регента и Проэмперадора Юга. Как говорят в Эпинэ, вы же не станете заказывать соус, пока форель еще в ручье?
— Я — нет, но я не граф Валмон, а графиня Савиньяк. Если Валмон захочет форель, у него будет форель, а раз так, почему бы не выгадать время на приготовлении... соуса?
3
Рихард поджидал в роще на берегу Зенке. На темнеющей дороге было пусто, издали доносился собачий лай, ленивый и сытый. Эдакая идиллия, в которой погоням, заговорам и казням просто нет места. Вырвавшийся из тряского ящика Руппи блаженно потянулся и плюхнулся на траву. Максимилиан обтирал подуставшего Краба, «кучер» осматривал колеса. Фельсенбургу было стыдно за собственное безделье, но отупение перевешивало совесть.
Подошел Рихард, уселся рядом, протянул флягу.
— За удачу!
— За нее! — Один глоток, и хватит, эта роща — только передышка. — И за нас.
— Как все прошло?
— Согласно диспозиции. Даже странно...
— Господин Кальдмеер здоров?
— Не слишком.
Надо быть разговорчивей, только язык ворочаться не желает. Это даже не усталость. Наверное, так чувствуют себя осенью деревья — все идет как положено, но сам ты колода колодой, только деревьям не забираться в седло... Полчаса на бережке, и они разъедутся. Моряк отправится к морю, кавалеристы с шиком переедут Зенке и, чередуя рысь с галопом, поскачут дальше, на Метхенберг, чтобы к утру загнать колымагу в болото и с упряжными в поводу повернуть на юго-восток, возвращаясь к месту службы. К ночи лишних лошадей отпустят, и волочащиеся поводья расскажут любому о разгильдяе-хозяине. То, что Руппи успел понять о подданных его величества, подсказывало: искать оных разгильдяев, дабы вернуть им собственность, никто не станет...
— Руперт!
— Да?
— Мы с Максом хотим быть уверены... Прости, не так выразился. Ни я, ни Макс не сомневаемся...
— Но мы должны услышать это от тебя, — поспешил на помощь Максимилиан. — Вы ведь отправляетесь не в Талиг? Только пойми нас правильно.
Руппи понимал. На месте кавалеристов он бы тоже спросил, только раньше и резче.
— Мы не хотели тебя сбивать, — словно подслушал Рихард, — но теперь все получилось, осталось только решить...
— Мы уйдем на север, — перебил Руппи. — В Седые земли. Вернемся, когда в Эйнрехте не останется ни Фридриха, ни этой жабы Бермессера...
— И когда это, по-твоему, будет?
— Не позднее весны. — А вернее, уже осенью. Бабушка Элиза могла бы выжидать, иди у регента все наперекосяк, но успехов герцогиня не спустит никому, кроме сына. Будущего кесаря.
— Куда кошку денешь? — совсем другим тоном спросил Макс, и Руппи понял, что ему верят.
— В седельную сумку, куда ж еще?
— Давай мы подкинем ее в какой-нибудь трактир.
— Нет. Мне пора, иначе я просто не встану. Макс, как тебе Краб?
— Бочит, но хорош! Будто и не от самого Эйнрехта бежал, но ты ему отдышаться дай все-таки. Жаль такого загонять.
— Вот ты и не загоняй! Краб из Фельсенбурга... Не хочу его бросать на постоялом дворе.
