Вера Камша - Кесари и боги (сборник)

– Не думал, что еще раз вас увижу, – теперь де Реваль был предельно искренен, – вы так быстро ушли.

– Что поделать, святой отец, – в глазах приятеля Арбусто мелькнуло нечто странное, – в последней воле что-то есть, нас так и тянет ее исполнить. Если я поклянусь никогда не возвращаться в Онсию и стать немее всех рыб этого мира, вы оставите мне жизнь еще разок?

Вместо ответа Хайме разорвал пакет и едва не свалился с Нуэса, увидев второй конверт, запечатанный личными печатями Пленилуньи. Когда-то молоденький инкверент едва не свихнулся, разбираясь с хитростями Протекты, одной из которых были герцогские печати. На первый взгляд одинаковые оттиски отличались неприметными мелочами, и каждая имела смысл. Обычно Пленилунья обходился одной печатью, в особо важных случаях в ход шли две. Документа, запечатанного трижды, Хайме не видел. До сегодняшнего дня.

«Брат Хуан, я понимаю Ваше удивление, но сейчас оно сменится несколько иными чувствами. – Почерк герцога не изменился, мелкие четкие буквы по-прежнему жались друг к другу, словно Пленилунье было жаль бумаги. – Надеюсь, Вы узнали гонца, с которым однажды обошлись весьма любезно. Он надежен настолько, насколько может быть надежен человек. Курьер полагает, что я обречен. Возможно, он и прав, теперь это неважно. Не буду распространяться, как мне, смиренному послушнику-павлианцу, удалось покинуть обитель. Будучи далек от мирской суеты, Фарагуандо, хоть и склонен выслушивать доносы, не знаком даже с началами того искусства, которым владеем мы с Вами. К тому же Верховный Импарсиал благоволит ко мне как к первому адепту, обращенному им лично. Будучи ниспровергнут и лишен мирской власти, я, по его мнению, могу быть спасен.

Вы, однако, пользуетесь благорасположением „святого Мартина“ в значительно большей степени, ибо сподобились видеть чудо, скромно и разумно об этом умолчав, а также являетесь братом добродетельной герцогини де Ригаско, к которой Фарагуандо питает особо отеческие чувства. Я отдаю себе полный отчет в том, что Вы способны перевести меня из кельи послушника в подвалы Сан-Федерико, в то время как я бессилен причинить Вам вред. Возможно, позднее Вы уверитесь в том, что я и не желаю этого, а теперь, если Вы стоите, сядьте, но перед этим заприте двери».

Что ж, совет Пленилуньи достоин того, чтобы его исполнить.

– Фарабундо, проводи нашего гостя…

– Лиопес, – спокойно подсказал тот, – капитан Алехо Лиопес.

– Проводи капитана Лиопеса к мулам и проверь заодно мою поклажу.

Великан ловко ухватил уздечку чужого коня. Лиопес не возражал. Двое рысцой двинулись к сгрудившимся на дороге мулам. Можно было возвращаться к письму, но Хайме зачем-то глянул в небо, где выписывал круги одинокий коршун. Возможно, тот самый, что охотился у дороги. Какое-то время де Реваль, оттягивая прочтение, наблюдал за черным хищником, потом собрался с силами.

«Начну с того, что война, которую я вел со Святой Импарцией, утратила смысл, — писал сморщенный герцог.– Обе стороны проиграли, но больше всех проиграла Онсия, а если задуматься, то и Рэма, но сперва о Торрихосе. В свое время я приложил немало усилий, чтобы его уничтожить, но безуспешно. Мартину де Фарагуандо это удалось. Считается, что кардинала-инкверента настигла скоропостижная смерть во время молитвы, в Сан-Федерико шепчутся, что он был отравлен, я же уверен, что Торрихос в минуту слабости добровольно принял яд…»

У Торрихоса, и минута слабости? У Торрихоса?! Хайме смотрел на равнодушный листок и ничего не видел, вернее – видел. Себя, девятнадцатилетнего, стоящего перед тогда еще инкверентом.

– Вы обдумали свое решение, де Реваль?

– Да, сеньор… отец мой!

– Вы так молоды и решили уйти от мира? Почему?

– Я хочу делать хоть что-то, но армия для меня закрыта, а Протекте я не нужен. Идет война, святой отец, а у меня свои счеты с «белолобыми»… То есть с еретиками. Я не могу оставаться в стороне.

– Значит, не останетесь. Вы говорили с герцогом де Пленилунья?

– Да. Он сказал, что сожалеет о моей болезни.

– Вы были с ним столь же откровенны, что и со мной?

– Я был с ним более откровенен.

– Более?

– Да. Я заговорил с ним о бел… о хаммерианах. Я решил поступить на службу в Протекту, когда болел. Мне было нечего делать, и я прочел Хаммера…

– Вы сумели выздороветь, читая Хаммера? У вас железное здоровье, а Пленилунья меня разочаровал. Учтите, это первая тайна, которую я вам доверяю. Вы выдержите дорогу до Рэмы? Вступить в орден вы можете и здесь, но ведь вам нужен не мир, но меч, не так ли?

Что бы с ним сталось, не встреть он Торрихоса? Сейчас уже неважно, главное, кардинала-инкверента больше нет. «Минута слабости»? Есть вещи невозможные, и это одна из них.

«…я же уверен, что Торрихос в минуту слабости добровольно принял яд, — настаивал Пленилунья, – не желая участвовать в захлестывающем Онсию безумии и не видя возможности его остановить. На эту же чашу весов падает вина Святой Импарции в целом, последние годы подтачивавшей светскую власть. Да будет вам известно, отец мой, что монархии в Онсии больше нет. Ее величество лишь подписывает то, что приказывает ее духовник. Онсией правит фанатик, для которого благо государства и даже собственная жизнь не имеют никакой ценности…»

Намного ли Пленилунья переживет своего вечного соперника? И скоро ли около «святого Мартина» появится тот, кто сумеет запрячь бурю? Торрихос ошибался, способствуя возвышению Фарагуандо, но он тем более не сбежал бы в небытие, а стал бы исправлять свою ошибку и, вероятно, исправил бы. Его высокопреосвященство или убили, или он, что бы ни считал его бывший враг, умер сам. У кардинала было сердце, и оно не выдержало. Это бывает даже с теми, кого не представить мертвым, но как жаль, что им не удалось, нет, не попрощаться, переговорить наедине.

Торрихос видел голубя Фарагуандо… Он знал, что тот приобщен к таинствам, но новые полномочия «святого Мартина» прогремели громом среди ясного неба. Его высокопреосвященство застали врасплох в том числе и потому, что Инья швырнула факел в пороховой склад. Хайме поискал взглядом сестру. Инес и Бенеро бок о бок смотрели на него и ждали. Он не станет им врать, а сейчас дочитает письмо, хотя легче перечесть Хаммера со всеми комментариями.

«Первым распоряжением Священного Трибунала, собравшегося после вашего отъезда, стал приказ, повелевающий светским властям в течение пятнадцати дней уничтожить все цирки и истребить всех боевых быков…»

Пленилунья наконец справился с несвойственными ему чувствами и теперь писал, как говорил, сухо и четко. Письмо было чудовищно подробным, но Хайме прочел его трижды, опустив лишь начало. Он его и так запомнил. Дословно.