— Так про детей, — мой голос не мог не дрогнуть. — Ты это серьёзно?
Мама совершенно трезвым взглядом посмотрела мне прямо в глаза.
— Разумеется. Разве я стала бы подобным шутить?
Я молча кивнула… А потом поняв, что не могу промолчать, всё же спросила:
— Почему ты сказала мне об этом только сейчас? Мне исполнился двадцать один год. Я могла уже двадцать раз родить…
— Надеюсь, это образное выражение, а не проблемы в анатомии и счете, — поморщилась мама. — Что ты от меня хочешь услышать?
— Правду! Почему, если у нас в семье какая-то болезнь — почему ты молчала до этого времени?
Мама пожала плечами.
— Это немного неудобные вопросы, Алексис.
Ага, такие же неудобные, как её нелепая ненависть к стране, в которой она родилась.
— Это касается моей жизни, — парировала я. — Почему вы с отцом всё скрывали?
Мама, снова налив себе вина, невольно посмотрела на меня.
— Потому что мы всё время боялись.
— Чего? — не поняла я. Не сразу поняла. — Ты имеешь в виду…
— Да, — мама, поморщившись, кивнула. — Мы боялись, что эта болезнь может проявиться в тебе. Если не в детстве, то в подростковом возрасте, если не в подростковом возрасте, то…
— …когда у меня появится парень.
— …половой партнёр, — кивнула мама, а затем, запнувшись, вдруг добавила. — Нам повезло, что ты стала встречаться с лаборантом твоего отца. Джош всегда был серьёзным парнем, и мы знали, что он не выкинет никаких глупостей.
— Вроде внезапной беременности.
— Именно, — кивнула мама. — Алексис, не думай, что мы какие-то звери. Наоборот, мы хотим уберечь тебя от всего звериного и неприятного.
— Мам, но ведь случайности происходят… Что, если бы у нас с Джошем случилась такая же осечка, как у вас с отцом? — неприятно было осознавать себя осечкой в контрацепции, но я должна была выяснить всю правду. — Тогда бы вы мне сказали? Или продолжили бы скрывать?
— Если что-то подобное бы случилось, то твой отец готов был самолично сделать тебе аборт. Никто ничего бы не узнал, — мягко улыбнувшись, заметила мама. Она зачем-то потрогала кулон, который они с отцом подарили мне на восемнадцатилетие, и довольно улыбнулась. — Алексис, мы твои родители, мы всегда хотели и хотим тебе только добра.
Я представила себе аборт в качестве подарка на день рождение. И меня тогда затошнило.
А ещё я вспомнила, что примерно такой же разговор у нас с мамой был три года назад, на моё восемнадцатилетие. Отец тогда тоже ушел куда-то в кабинет — сделать неотложный звонок в воскресенье вечером, а мама рассказывала мне, что молодой девушке моего возраста надо не теряя времени строить свою жизнь.
Мне не давала покоя одна мелочь.
Выходит, три года назад, когда я встречалась с Джошем, они всё контролировали? Вроде аборта, на случай незапланированной беременности, который мой отец готов был сделать мне в любой момент. Но как же Джош? Мама говорила про отца так уверенно, что казалось, будто если бы я забеременела, аборт был уже решённым делом.
Однако… неужели бы родители не спросили мнение будущего отца ребенка? Я не могла в это поверить. Скорее, я бы поверила в то, что отец с матерью рассказали Джошу о нашей генетической проблеме ещё тогда, когда мы только стали встречаться. Вот почему он был так помешан на предохранении… и никогда, ни при каких обстоятельствах не забывал о защите.
А ещё… не знаю, возможно, у меня и были какие-то странные гены от родителей, но родительские гены ученых тоже присутствовали: я хоть и не стала врачом или биологом, но анализировать данные я любила, а потому мамины откровения в мой день рождения меня больше насторожили, чем напугали. Возможно, начни мама откровенничать со мной в другой день… или в другой обстановке, я бы ничего не заподозрила, но мама не была большим любителем винных посиделок, и её внезапные «советы» заставили меня напрячься. Я хорошо выучила этот урок в свои восемнадцать.
В двадцать же один год я казалась себе сильной, свободной женщиной, готовой в одиночку покорить этот мир. Услышав от матери признание о генетическом заболевании (точнее, предрасположенности к генетическому заболеванию), я решила в тот же вечер съездить к Джошу и узнать у него, когда он об этом узнал.
Что это было с его стороны: жалость к несчастному ребенку, которому сильно не повезло в жизни или он на самом деле что-то ко мне испытывал — но этого чувства просто не хватило на нас обоих.
Мне нужно было знать правду.
Разумеется, я не стала ничего говорить родителям. Поблагодарив их за прекрасный вечер, я вызвала такси до железнодорожной станции, но, как только машина отъехала от родительского дома, я попросила таксиста сменить направление. Я была немножко навеселе: храбрая и полная энтузиазма как все подвыпившие люди.
Когда мы разъехались, Джош вернулся жить обратно к своим друзьям. Я знала адрес этого дома, поскольку самолично отсылала ему туда брошь, которую он подарил мне в честь начала моей учебы в университете. Джош рассказывал, что это место — сущая помойка. Кроме того, когда я обижалась, что он не берет меня с собой туда в гости, он всегда испуганно мотал головой, объясняя, что там полно похотливых холостяков и грязи. Мол, после этого я выгоню его из дома. Однако когда такси довезло меня до нужного адреса, снаружи дом совершенно не напоминал последнее прибежище холостяков.
Внешний вид часто обманчив, подумала я и, отпустив такси, подошла к ярко освещённому окну гостиной. Заглянув в окно, я ожидала увидеть что-то жутко неуютное, почти не жилое. Но гостиная за окном оказалась хорошо обставленной уютной комнатой.
«Возможно, все парни съехали», — подумала я, решив, что за три года утекло много воды и сюда могли въехать совершенно другие люди.
«Глупо было отпускать такси», — разозлилась я на саму себя.
… И в этот самый момент я увидела Джоша, входящего в комнату вместе с миловидной молодой женщиной и двух детьми: женщина качала на руках совсем кроху, а девочка постарше играла с шумным лабрадором. Я мало что понимала в детях, но этой девчушке никак не могло быть меньше четырех или даже пяти лет… И она выглядела уменьшенной копией Джоша.
А ещё лабрадор, который, судя по всему, не причинял моему бывшему парню никакого дискомфорта. У Джоша ведь была жуткая аллергия на собак! Меня как будто откатило холодной водой: тогда отчего же мне приходилось каждый день убираться в нашей квартире, если это было необязательно?
Я отпряла от окна, чувствуя, как подо мной проваливается земля… Пусть я и не стала ученым, как мои родители, но и дурой я тоже не была. Увиденного мне хватило, чтобы понять главное: мои отношения с Джошем были с самого начала одной большой ложью. Скорее всего, даже не просто ложью, а заданием родителей — если отец был готов сделать мне аборт по первому требованию, то подложить меня под парня вообще не должно было создать моим родителям никаких моральных дилемм.
А Джош? Что он должен был чувствовать, когда ему приходилось спать со мной, жить со мной — имитировать совместную жизнь… Я некстати вспомнила все его мелкие придирки к еде, которую я готовила, к моей вертлявости в кровати, к остальным бытовым мелочам. Наверное, только таким образом он мог выплеснуть на меня свою злость — когда придирался к тому, что я опять недодержала в духовке его утреннюю кашу, или в очередной раз недостаточно аккуратно погладила его рубашки… Сколько рубашек мне пришлось перестирать и перегладить из-за его недовольства.
Я посмотрела на его милую жену, которую он крепко обнял, нежно целуя в шею, на его милых детишек, и у меня в голове всё помутилось.
Тогда я в первый раз в своей жизни упала в обморок, осознав, что отношения с моим единственным мужчиной были полностью срежиссированы родителями. Они, наверное, желали мне только добра — но я боялась того, что они называли добром.
К счастью, очнулась я довольно быстро — и раньше, чем хозяева дома обнаружили моё присутствие. Сумерки хорошо скрыли моё присутствие.
