но у вас доброе сердце. В разговоре пленник ощутит, что вы не любите мучить людей. Его страх ослабнет, что усложнит мне работу.
- Вряд ли, - обронил герцог.
Шаван лежал, надежно спутанный ремнями. Вооруженная Перстом рука была отведена за голову и привязана петлею к шее с таким расчетом, что любое движение удушало пленника. На голом боку темнела рана. Она выглядела пугающе хорошо: не кровоточила, не гноилась, края даже начали рубцеваться. Первокровь сделала дело!
Эрвин подобрал седло, снятое с чьей-то лошади. Положил за головой пленника, сел так, чтобы смотреть сверху ему в глаза. Черные зрачки шавана цепко следили за каждым движением. Он не избегал взгляда северянина, а значит, был не особенно испуган.
- Как тебя зовут?
Шаван издал ряд малопонятных звуков.
- Вряд ли это твое имя. Вероятно, ты говоришь на рейском наречии: «Я не понимаю». Уверен, что ты лжешь. Пауль говорит на поларийском, он не вручил бы Перст Вильгельма парню, чьей речи не понимает.
Шаван разразился потоком слов. Эрвин уловил среди них только: «Пауль» и «Гной-ганта». Голос шавана звучал дерзко и даже грозно.
- А сейчас, надо полагать, ты говоришь, что ужасный Гной-ганта отомстит за тебя и всех нас уложит в пыль. Уверяю, это не так. Пауль ушел туда, где ожидал меня встретить: к Славному Дозору. Поняв свою ошибку, он все равно не вернется, поскольку спешит в Уэймар. Меня преследует только ганта Ондей.
Шаван оживился от последнего имени. Поджал губу так, что зубы блеснули в лунном свете, и свирепо произнес:
- Ондея тирли та! Ондея ханида вир канна теде! Ме тенари, чирлик кус!
- Да-да, понимаю, Ондей – храбрый воин, он всех нас поголовно чирлик. А теперь я прошу тебя помолчать.
Герцог извлек из ножен дагу и положил клинком на губы шавана. Тот умолк, а Эрвин помедлил, чтобы собраться с мыслями. Или – с чувствами, сказать точнее. Начал неторопливо, сплетая голос со звуками сверчков и криками ночных птиц:
- Должно быть, ты удивлен, что я ни о чем не спрашиваю. Ждал пыток и допросов, собирал мужество в кулак, чтобы храбро рассмеяться мне в лицо… А я даже не хочу слушать - странно, не так ли? Но я удивлю тебя еще сильнее, когда скажу, что не питаю злобы или ненависти. Даже грустно, что ты лежишь раненый и связанный, хотя мог свободно скакать в седле рядом со мной. Ты ведь не успел понять тогда, в Рей-Рое, сразу кинулся в бой – а мы-то пришли ради мира. Ганта Гроза стал моим другом. Он должен был убедить Степного Огня принять мой союз. Впервые в истории шаваны и волки выступили бы под одними знаменами…
Повернув голову, пленник стряхнул дагу. Но не заговорил, а облизал сухие губы.
- Хочешь пить?..
Эрвин попросил флягу у Хайдера Лида, приложил ко рту шавана.
- Ты стал слугой моего смертельного врага - того, кого вы зовете Гной-гантой. Ты убил Грозу и многих моих кайров, стрелял в меня самого, и если б попал, то плясал бы от счастья. У меня есть дюжина причин ненавидеть тебя и отдать под пытки. Однако я не питаю ненависти. Вы такие, какие есть. Было бы странно гневаться на это. Людей невозможно изменить, они всегда поступают согласно натуре. Мой брат жесток и глуп, моя сестра слишком ранима, Аланис гневлива и горда, Галлард Альмера - лицемер, Виттор Шейланд – трус… Черты характера лежат на каждом из нас, словно клеймо проклятья. Даже если они мешают, приносят страдания и боль – мы все равно остаемся заложниками своей натуры.
Эрвин утер манжетой воду, которая протекла на шею пленника, и сказал тише:
- Например, я был бы рад не жалеть тебя. Однако жалею.
Он коснулся Перста Вильгельма на предплечье шавана.
- Почти во всем ты – простой степняк с обычными вашими нравами. Но в одном перешагнул природу: надел на руку вот эту вещь. Ты даже сражался за нее. Пауль испытал вас, когда стравил между собой. Ты убил не одного и не двух, чтобы завладеть Перстом. Пауль дал тебе испить своей крови или слюны, и это было великой почестью: шутка ли, кровь самого Гной-ганты!.. Ты гордился собой, не понимая, что потерял: ты перестал быть человеком.
Чей-то конь тревожно заржал. Эрвин на миг отвлекся от монолога и увидел, как Хайлер Лид и альтесса Тревога сидят рядом, ловя каждое его слово.
- Ты получил первокровь и власть над Священными Предметами. Это черта, неотъемлемая для тебя и в то же время - недоступная большинству людей в подлунном мире. Данное обстоятельство исключает тебя из рядов человечества. Твои поступки, мысли, судьбу отныне определяет не твой характер, а факт обладания Перстом Вильгельма. Отношение других людей к тебе зависит теперь только от Предмета на руке – и от того, что ты с ним делаешь.
Альтесса погладила пленника по черным волосам, Эрвин повторил ее жест. Шаван заговорил – уже не грозно, а робко, с испугом. Герцог приложил палец к губам:
- Твои слова не имеют значения. Боюсь, ты более не существуешь как человек. Скрыв от меня имя, ты поступил мудро. Имя было бы лишним. Я назову тебя согласно функции: Орудие.
Шаван изменился в лице и заговорил. Акцент был силен, но слова вполне понятны:
- Ориджин, отпусти меня, я отдам Перст!
Герцог спрятал дагу в ножны и поднялся, не обращая на пленника и тени внимания. Сказал Хайдеру Лиду:
- Капитан, нам потребуются шарниры, брусья и стальные штыри. Взгляните на схему, здесь указаны все размеры.
Он протянул кайру листок. Лид смотрел на герцога большими глазами, полными удивления и восторга. Так же глядела и альтесса.
- Милорд, вы его сломали!.. Продолжайте допрос, он скажет все!
- Я не имею привычки беседовать с вещами. Допрашивайте вы, если угодно. И все-таки взгляните на схему.
Капитан развернул листок и поднес к глазам, чтобы в свете луны различить чертеж. Тревога смотрела через его плечо.
- Пресветлая Агата… - выронил Лид. – Это может сработать!..
- Устраните в Орудии остатки воли. Приставьте к нему человека, добейтесь того, чтобы Орудие совершало действия только по приказу. Без команды Орудие не делает ничего: не испражняется, не говорит, не кашляет. В отсутствие приказа оно не должно отличаться от бревна.
- Да, милорд.
- И пошлите разведчиков вверх по реке. Нам нужен чертов кузнец!
