Была я в галерее. И портреты королевской семьи рассматривала — парадные, конечно. Но в любой одежде, с рукой на шпаге или с любимым соколом на перчатке, на фоне собственного тронного зала, покоренной крепости Гель-Галак в Хазрате или считавшегося ранее неприступным Бычьего перевала Силвер производил одинаково подавляющее впечатление. Впрочем, того и добивались…
— Я уже была, и не раз. — Мы двинулись с площади. Народ расходился не спеша, живо обмениваясь впечатлениями. — У вас в Ристе имеются редкие картины, жаль, некоторые в закрытой коллекции. Конечно, я понимаю, что многие полотна поистине бесценны, но… Я так много слышала о них во Фьянте…
Кароль спросил с хитрой улыбкой:
— А как ты меня отблагодаришь, если я проведу тебя в закрытую галерею?
Я только взглянула на него и качнула головой.
— Ну а все-таки? — не отставал Кароль.
— Напишу твой портрет, — отозвалась я столь же легкомысленно. И вынужденно остановилась — Кароль просто врос в землю. Точнее, в булыжную мостовую. Протянул мне большую ладонь:
— По рукам! Так идем?
— Куда?
— В галерею, конечно!
— Кароль, ты…
Не слушая протестов, он ухватил меня за руку.
— Да идем же!
Спустя полчаса я сидела на скамье возле галереи и жаловалась Джоку:
— Кем он себя считает, а? Всезнающий и всемогущий, да? Спросишь, почему я согласилась? Да потому что с сумасшедшими не спорят!
Джок тихо и сочувственно подчирикивал. Ожидание затягивалось. Представив в красках, как Кароль пытается подкупить охрану галереи, я уже подумывала взять птицу и убраться подобру-поздорову, но тут заявился сам сумасшедший. Сказал:
— Пошли.
— Куда пошли?
— Куда хотела.
Я машинально двинулась к галерее. На шипение Кароля: «К-куда собралась! Через парадный вход?!» — послушно развернулась. Вслед за ним обогнула здание, как во сне преодолевала двери, повороты, лестницы, коридоры… Джока пришлось оставить перед самой последней дверью — старичок, ростом и манерами брауни (может, он и есть брауни — хранитель сокровищницы?), с негодованием возопил: «Куда вы с животным, юноша?! И переобуйтесь немедленно!»
…Ноги в мягких туфлях скользят по навощенному паркету из дерева драгоценных пород — паркет сам по себе произведение искусства. Я иду, вертя головой, чтобы рассмотреть потолочные фрески, эмалевые медальоны на стенах, витражи узких высоких окон… Еще не перешагнув порог комнаты, открытой вновь внезапно возникшим старичком-смотрителем (точно брауни!), чувствую знакомый запах. Так пахнут все галереи и хранилища мира: мед и краски, масло и лак, старое дерево, пыль… Ароматы времени и красоты.
* * *
Художница ходила по галерее. Останавливалась, вернее, замирала то возле одной, то возле другой картины. Что-то говорила негромко, он переспрашивал — Эмма взглядывала на него отсутствующими широкими глазами и не отвечала. Она как будто шагнула в другой, недоступный его пониманию мир.
Он не относил себя к ценителям и знатокам искусства и всегда воспринимал живопись на уровне простого «нравится — не нравится». Со временем ему даже пришлось обзавестись надежными советчиками, подсказывающими, во что можно выгодно вложить деньги, как отличить фальшивку от подлинника. Не раз подумывал уже показать своим консультантам и Эммины работы. Останавливало то, что пока он сам не мог понять: нравятся ли ему картины, потому что нравятся, или потому что ему нравится художница.
Картины и скульптуры слишком для него статичны. Он и книги-то не читал, а скорее проглатывал, спеша узнать, что же случится на следующей странице. Действовать — вот девиз всей его жизни. Те короткие передышки, которые ему изредка выпадали (вернее, которые он позволял себе сам), нужны были лишь для того, чтобы накопить силы для следующего рывка.
Но сейчас он сидел, засунув руки под мышки (надоело слоняться за Эммой по галерее), глядел на художницу — и никуда не торопился, испытывая редкое, до странности острое чувство удовольствия от того, что подарил радость другому человеку. Хотя бы одному. Хотя бы на краткое время.
* * *
— Ты плакала! — обвиняющим тоном заявил Человек С Птицей.
— Да…
— Я-то хотел тебя развеселить!
Я мечтательно улыбалась.
— Не смогла удержаться. Я ведь увидела знаменитую «Фею озера»!
— Ну да, — проворчал он. — И проторчала возле нее битый час… Ты вообще заметила, что уже наступил вечер?
— Кароль! — от полноты чувств я дергала его за рукав. — Какие краски! Ты видел? Они просто светятся! Столько веков прошло, а «Фея» словно вчера написана!
— Угу, и вся в трещинах, — вставил Кароль.
Я отмахнулась:
— Сколько же утеряно секретов старых мастеров! Ах, если б можно было отыскать рецепт их красок…
— Другие мечтают найти золотые клады, а она — давно засохшие краски!
— А «Явление»? Как бесподобно подобраны оттенки! Сияние выходит за рамки картины, разливается вокруг… просто пышет огнем.
— Как бы пожара не случилось! — тревожился Кароль.
Я укоризненно взглянула на Человека С Птицей: я пытаюсь донести до него все свое восхищение, всю свою благодарность, а он… Ох, кажется, мои неумеренные восторги его смущают! Я провела ладонью по лицу, пытаясь стереть мечтательную улыбку, притушить сияние глаз, все еще полных отражением чудесных полотен. Пытаясь вернуться к привычному образу уравновешенной женщины.
И задала вопрос, который следовало задать с самого начала:
— А как ты все-таки добился, чтобы нас впустили внутрь?
Кароль подмигнул:
— Кое-кто из охраны мне должен!
— Опутал своими сетями весь город?
— Не весь, но большую его часть. Кстати о должниках: ты помнишь, что обещала взамен?
Я вспомнила — и от того настроение упало еще больше.
— Да, — отозвалась осторожно. — Но, Кароль…
— Уверен, у тебя очень хорошая память. Всё, дальше иди одна. Бедняга Джок уже проголодался.
— До свидания, Кароль, — сказала я.
И, повинуясь неожиданному порыву, положила руки на твердые плечи мужчины, приподнялась на носках и, выдохнув: «Спасибо тебе!» — поцеловала в уголок рта. Губы шевельнулись ответно, руки вскинулись — обнять, но я уже отпрянула и торопливо устремилась вниз по улочке. Перед тем как завернуть за угол, обернулась помахать неподвижно стоящему Человеку С Птицей.
Он коротко махнул мне в ответ.
Глава 9
В которой Кароль лезет в окно
Стареет, реакцию теряет, вот и не успел воспользоваться неожиданным поцелуем. Глядишь, лежал бы в уютных объятиях вдовушки — явно уютных, ни глаза, ни ощущения его не обманывают.
