Джой рассказала, чего, и взбеленилась, когда и он тоже расхохотался да так, что его согнуло вдвое, и захлопал себя руками по козлиным ляжкам.
— Детка, — отдуваясь, произнес Ко, когда к нему вернулся дар речи, — дочурка, это ты ручейную яллу видела, только-то и всего. Безвредны, как пескари в канаве, яллы, стало быть, и так же многочисленны, не обращай на них внимания. Вульгарные представления о юморе, — и посерьезнев, прибавил: — Вот те, что в реках, те — другое дело. Взрослая речная ялла мигом утопила бы тебя и сейчас бы уже твои кости обгладывала. Никогда не подходи к реке, никогда, если рядом не будет Древнейшего или меня. Поняла, дочурка?
— Да, — прошептала Джой и следом: — Почему ты все время называешь меня дочуркой? Ну, то есть, единственное, что я сейчас знаю наверняка, это что я не твоя дочь.
И испугавшись, что сатир обидится, торопливо добавила:
— Ну, то есть, я к тому, что это клево, нет проблем, но просто вот так.
Ко ухмыльнулся, отчего его желтые глаза сразу стали теплыми, золотистыми, усеянными крохотными темными искорками.
— Когда тебе сто восемьдесят семь лет, вот как мне, — ответил он, — ты вправе называть кого угодно как тебе нравится. Я зову тебя дочуркой, потому что мне это приятно и ни по какой другой причине. Пойдем, до Древнейшего еще далеко. Держись поближе ко мне.
Джой так и сделала и они двинулись дальше: на какое-то время вернулись под кроны синих деревьев, потом вышли на место сравнительно открытое, с рощицами гораздо меньших, хрупкого вида деревьев, разбросанными, как украшения из цветного стекла между низких, заросших цветами холмов. Джой ни одного из цветков не признала, но их далекий, мучительно знакомый аромат заставил ее снова вспомнить Абуэлиту. Абуэлиту, которая говорила слишком громко, потому что понемногу глохла, причем нарочно все чаще и чаще говорила на испанском, на котором родители Джой говорили все реже и реже. Абуэлиту, любившую всякую музыку, в особенности ту, что сочиняла ее внучка, Абуэлиту, пахнувшую лучше всех на свете.
Джой остановилась, думая: Целая страна, пахнущая Абуэлитой. Ну вот, пожалуйста, теперь я заскучала по дому, а раньше мне было все равно. Абуэлита, это ты меня сюда завела, не знаю как, но ты. Когда я вернусь, у тебя все будет хорошо. Слышишь, Абуэлита?
Она побежала вдогонку за Ко и тот остановил ее выброшенной в сторону рукой. Ко молча показал ей на камни, выступавшие из земли, преграждая им путь. Тропу неторопливо переползала белая змея. Она была толще ноги Джой, хоть и не длиннее, цветом походила на городской снег и у нее было две головы. Одна, та что на хвосте, похоже, спала, во всяком случае глаза ее были закрыты и она волоклась по пыли вместе с остальным телом. Блестящие же черные глаза передней головы были широко распахнуты и искоса поглядывали на Джой и сатира с выражением остерегающего презрения. Ко нарочно сделал один-единственный шаг к змее и тут же из середины ее глаз полыхнуло красным жаром, а голова быстро поднялась на толстой шее, показав длинные клыки, с которых стекала прозрачная сероватая слизь. Ко отступил, а змея нырнула в подрост, шедший пообок тропы. Джой слышала медленное потрескивание, сопровождавшее продвиженье змеи, даже когда та уже скрылась из виду.
— Джахао, — сказал Ко. — Этих никто особенно не любит.
Он шустро потопал вперед, а Джой осталась стоять, ноги вдруг отказали.
— У нее же две головы было, — крикнула она вслед сатиру. — Две головы!
— Так я ж тебе говорю, это джахао, — через плечо ответил сатир. — Поспешай, дочурка.
— Какая я тебе дочурка! — завопила Джой. — Я вообще не здешняя! Мне сейчас полагается спать в моей комнате, в моей комнате. Я не из тех мест, где водятся сатиры, двухголовые змеи и летучие твари, которые гоняются за тобой, чтобы убить, я даже не знаю кто они такие.
Она понимала, что впала в истерику, однако понимание это оставалось для нее таким же далеким, как дом.
— Что это вообще за место такое и кто играет эту музыку? Я просто хотела найти музыку, ничего больше! — она ощутила на лице слезы и вконец разъярилась, но слезы все равно продолжали капать.
Ко обернулся и еще раз без всякого выражения оглядел ее. Потом подошел и молча обнял. Рогатая голова его неловко прижалась к груди Джой, жесткие волосы на руках скребли ей кожу — в такой близи он пах еще хуже, чем Кенни Роулс, который сидел с ней на математике за одним столом. Но обнимал он ее с неподдельной нежностью, и Джой тоже обвила его спину руками и заплакала, и плакала, пока не перестала.
А когда перестала, Ко легонько оттолкнул ее и сказал:
— Это Шейра, я тебе уже говорил. Мир вроде вашего, вроде многих и многих, пролетающих один мимо другого среди звезд, — он похлопал ее по плечу. — А большего я и не знаю. Но я веду тебя туда, где тебе все расскажут.
Джой пошмыгала носом.
— Родители проснутся и решат, что я умерла. Что меня похитили, такие штуки все время случаются.
Она чуть не расплакалась снова, но сумела сдержаться.
— Хорошо, — сказала она. — Хорошо. Мы хотели повидаться с Древнейшим, так давай повидаемся. Хорошо.
Дорога, которой они шли, поднималась на холмы и спускалась с них, но все равно идти было легче, чем по лесу. Небо отливало такой густой синевой, что Джой трудно было смотреть на него: ей казалось, что если она засмотрится, то упадет вверх и застрянет в небе навеки. Она спросила Ко насчет перитонов.
— Я просто видела что-то вроде тучи, налетавшей на меня с этим их ужасным шумом. Так ни одного и не разглядела.
— Мы никогда не говорим «один перитон», — неторопливо ответил сатир. — у нас нет… нет такого представления — перитон сам по себе. Они всегда странствуют большими роями, стаями — тучами, как ты сказала, — и охотятся на все, что движется, а поймав, сжирают на месте. И ничего не оставляют, ничего — есть пословица, что перитоны съедают даже твою тень.
Джой вспомнила цепенящую тяжесть тени самих перитонов на своих плечах и слегка содрогнулась.
— Ладно, черт с ними, с перитонами, — сказала она. — Эта, как ее там, в воде, ялла, и змея о двух головах, забыла как ты ее назвал, и…
Она ахнула, потому что ослепительно ясное небо прочертила вдруг золотисто-алая молния, и Джой мгновенно поняла, что видела птицу, птицу, летевшую так быстро, что та скрылась из глаз еще до того, как Джой сообразила, что раскаленно белое клеймо в ее глазах оставлено красотой в чистом виде.
— И вот это, это! — завопила она, — вот это! Да что же это за место такое? На что ни взгляни, оно либо напугает до смерти, либо разобьет тебе сердце. Нет, ты объясни, что это за место?
