Стивен Дональдсон - Война Иллеарта

Кавинант от полной растерянности потерял равновесие. Он споткнулся, ударился лицом о что-то вроде ножки или края стола, чуть не выбив себе глаз, и растянулся под столом.

Люди вокруг вопили и колотили. Сквозь этот шум шериф ревом отдавал приказы. Одним ударом руки он выбил стол, стоявший над Кавинантом. Кавинант затравленно глядел с пола. Его подбитый глаз распух, искажая все вокруг. Тыльной стороной ладони он стирал слезы. Мигая и с трудом концентрируя взгляд, он разглядел двух мужчин, стоящих над ним – шерифа и бывшего соседа по столу.

Слегка покачиваясь на ногах с сомкнутыми коленями, торжественно выглядевший человек бесстрастно смотрел вниз на Кавинанта. Восторженным голосом и заплетающимся языком он произнес свой вердикт:

– Моя жена – самая чудесная женщина на свете.

Шериф оттолкнул мужчину и склонился над Кавинантом, покачивая ухмыляющимся лицом, полным зубов.

– Этого вполне достаточно. Мне как раз нужен предлог, чтобы изолировать тебя, дабы ты не создавал лишних хлопот. Слышишь меня? Вставай. Кавинант чувствовал себя слишком слабым, чтобы двигаться, и не мог ясно видеть. Но не хотел принимать ту помощь, которую мог ему предложить шериф. Он перекатился и с трудом оттолкнулся от пола.

Он встал на ноги, накренившись в одну сторону, но шериф не делал попыток поддержать его. Затем оперся на спинку стула и вызывающе оглядел затихших зрителей. Джин, наконец, казалось, подействовал на него. Он выпрямился, с достоинством поправил галстук.

– Давай, иди, – скомандовал шериф с высоты своего роста.

Но еще какой-то миг Кавинант не двигался. Хотя он не мог быть уверен ни в чем, что сейчас видели его глаза, он продолжал стоять, где был, и провел ВНК.

– Давай, иди, – спокойно повторил Литтон.

– Не трогайте меня, – когда ВНК был сделан, Кавинант повернулся и гордо прошествовал из ночного клуба.

Снаружи, в холоде апрельской ночи, он глубоко вздохнул, обретая спокойствие. Шериф и его помощник повели его к полицейской машине. Ее красные огоньки зловеще вспыхивали в темноте. Он был заперт сзади, за защитной стальной решеткой, а оба офицера сели вперед. Когда помощник тронул повел машину и повел по направлению к Небесной Ферме, шериф заговорил через решетку. – Мы слишком долго искали тебя, Кавинант. Меган Роман сообщила, что ты собираешься прогуляться, и мы решили, что ты попробуешь свои шуточки где-нибудь в другом месте. Только неизвестно где. Но здесь все еще моя территория, и у тебя могут быть неприятности. Против тебя нет закона – я не могу арестовать тебя за то, что ты сделал. Но это, конечно, подло. Послушай, ты. Мое дело – порядок в этом округе, и ты это не забывай. Я не хочу охотиться за тобой, как сейчас. Если ты снова примешься за свои фокусы, я запихну тебя за решетку за нарушение порядка, хулиганство или что-нибудь другое – найдем, за что. Понял?

Стыд и ярость боролись в Кавинанте, но он не мог найти для них выхода. Ему хотелось заорать через решетку: «Это незаразно! Это не моя вина!» Но горло у него было сжато спазмом; он не мог высвободить заключенный в нем крик. Наконец он смог только промямлить: «Выпустите меня. Я пойду пешком».

Шериф Литтон внимательно посмотрел на него, потом сказал помощнику:

– Ладно. Выпустим его прогуляться. Может, он попадет в аварию.

Они как раз только что миновали выезд из города.

Помощник остановил машину возле обочины, и шериф выпустил Кавинанта. Мгновение они вместе стояли в ночи. Шериф внимательно посмотрел на него, как будто пытаясь оценить его способность принести вред. Затем Литтон сказал: «Иди домой. И оставайся дома». Потом вернулся в машину. Она развернулась с громким пронзительным скрежет ом и покатила к городу. Мгновение спустя Кавинант выпрыгнул на дорогу и закричал вслед удаляющимся огонькам: «Гадкий, грязный прокаженный!» В темноте огоньки выглядели как кровь.

Его крик, казалось, не потревожил тишину. Он повернулся и пошел к Небесной Ферме, чувствуя себя маленьким, как будто немногочисленные звезды на светлом небе насмехались над ним. Ему предстояло пройти десять миль.

Дорога была пустынной. Он двигался в тишине, как если бы его окружала полная пустота: хотя он шел по открытой местности, он не улавливал ни шума травы от ветра, ни ночных разговоров птиц или насекомых.

Из-за тишины он чувствовал себя глухим, одиноким, беспомощным, как будто сзади его настигали хищники.

Это было заблуждением! Протест поднялся в нем как вызов; но даже для него самого он звучал глухим стоном отчаяния, состоящим из поражения и упрямства. Он мог слышать сквозь него, как эта девушка кричала Берек! подобно сирене из ночного кошмара.

Затем дорога пошла через рощу из частых деревьев, которые закрывали тусклый свет звезд. Он не мог ощущать ногами дорогу; был риск заблудиться, упасть в канаву, пораниться о дерево. Он старался сдерживать шаг, но опасность была слишком велика, и он наконец был вынужден идти, вытянув перед собой руки и нащупывая дорогу при каждом шаге, как слепой. Пока он не добрался до края леса, он двигался как заблудившийся, как во сне, в испарине и прозябший.

После этого он заставил себя идти твердым шагом. Его подгоняли крики, несущиеся ему вслед: Берек! Берек! Когда, наконец пройдя долгие мили, он достиг поворота дороги на Небесную Ферму, то почти бежал.

В заповеднике своего дома он включил все огни и запер все двери.

Распланированная строгость его жилища приняла его в себя с догматичной неутешительностью. Взгляд на кухонные часы сказал ему, что уже за полночь. Новый день, воскресенье – день, когда другие идут в церковь. Он заварил кофе, сбросил куртку, галстук и рубашку, потом принес дымящуюся чашку в комнату. Там он устроился на диване, поправил портрет Джоан на кофейном столике так, чтобы она смотрела прямо на него, и сел, обхватив колени руками, пережидая кризис.

Ему был нужен хоть какой-то ответ. Все его ресурсы были исчерпаны, и он не мог продолжать жить как раньше.

Берек!

Крик этой девушки, и саднящий звук аплодисментов публики, и оскорбления шофера отдавались в нем как заглушенные толчки в глубине земли. Самоубийство маячило со всех сторон. Он был в ловушке между безумным заблуждением и угнетающим отношением к нему со стороны окружающих людей. Гадкий, грязный прокаженный!

Он сжал себе плечи и напрягся, стараясь успокоить судорожно забившееся сердце.

Я не могу этого вынести! Кто-нибудь, помогите мне!

Вдруг зазвонил телефон – звонок хлестнул по его сознанию как бич.

Разболтанно, как плохо соединенная куча вывихнутых костей, он вскочил на ноги. Но потом остановился без движения. Ему не хватало мужества снова встретиться с враждебностью и проклятиями.