Малина крался в темноте, боясь наступить на ветку или поскользнуться. Лагерь морков был всего в каких-то ста шагах от лесной опушки. Угробаны рубили деревья на дрова, жарили мясо, точили мечи. Иногда они лениво переругивались.
Зеленобородый жутко хотел есть. Запах жареного мяса кружил голову. Под ложечкой неприятно сосало. Голод явно пересиливал страх быть пойманным. Подкравшись поближе, Малина затаился. Казалось, протяни руку, и можно утащить баранью ногу с вертела ближайшего костра.
Морки как всегда ссорились. Один здоровый кричал на двух, что поменьше. Те огрызались. Ссора постепенно перерастала в драку. Вскоре в свару были втянуты соседи. Угробаны разделились на два лагеря и обнажили мечи. Когда клинки зазвенели, Малина ужом пополз к костру. Морки в пылу схватки даже не заметили, как мясо вместе с вертелом «испарилось» в темноте.
Добыча была знатная. Бывший вождь зеленобородых никогда так жадно не ел. Он бежал по лесу, отрывая зубами горячие куски, и глотал их почти не жуя. Наконец, выбежав к Быстрострую, он спрятался под одной из круч и стал поедать еще непропекшееся мясо.
Что-то хлюпнуло недалеко от берега. В темноте даже круги не угадывались. Малина насторожился, но больше ничего не услышал. «Наверное, сом бродит», — решил он и принялся есть дальше.
* * *
Аромат жареного, еще дымящегося мяса разлетался вдоль воды. Вскоре он достиг изрядно покрасневшего носа архивариуса Клюкла. Правда, соратники не могли наблюдать изменения цветовой палитры главного жизнепостигающего органа Пью, но зато, посмотрев, как он развернул свой нос по ветру, тоже принюхались.
— Жареная баранина! — выдал вдруг архивариус. — Локтей сто пятьдесят.
Кривой Кид согласно закивал, хоть ничего и не унюхал.
— Раз Клюкл так говорит, — сказал он Горшечнику шепотом, — значит так и есть. Этот гад никогда не ошибается.
Троица молча, на цыпочках, двинулась вдоль брега. Подойдя к месту, откуда раздавался запах, подручные Грейзмогла подползли к краю обрыва. Оттуда доносилось сочное чавканье. Если бы Кривой Кид мог, он от удивления выпучил бы и второй глаз. Под обрывом сидел Малина.
— Мы тут его выслеживаем, мерзнем, от голода пухнем, а он жрет! — прошипел Боб Горшечник. — Я ему сам глотку перережу!
Тщедушный и желчный человечек так заскрежетал зубами, что Клюкла и Кида передернуло.
— Тссс! Пристрелить его, и дело с концом, — шепнул архивариус. — Кид, давай!
— Нет, перережу! — упирался Горшечник.
— А если он учует и убежит? — испугался архивариус. — Ты помнишь, что Грейзмогл сказал?
Кривой Кид поднял арбалет и прицелился. Несмотря на отсутствие глаза, он считался самым приличным стрелком среди грейзмогловских прихвостней. «Везет ему, — говорил Клюкл, которому кроме гусиного пера и стакана ничего нельзя было доверить, — глаз закрывать не надо».
Только одноглазый стрелок собирался спустить тетиву, как вдруг Малина бросил жевать, привстал и замер, смотря прямо перед собой. Вода рядом с берегом закипела, пошла бурунами, а потом… О, ужас! Из вод Быстроструя вылезло огромное соможабое чудище. Оно повращало выпученными глазами-тарелками, горящими в темноте, а затем выбросило жуткий раздвоенный язык, обвив Малину за горло. Раз! И зеленобородый исчез в кошмарной глотке вместе с бараньей ногой. Только колпак, который хойб носил на лысой голове, остался лежать на берегу.
Троица от неожиданности подавилась воздухом. Он застрял в легких, заперев дружный вопль ужаса. Крик вырвался только тогда, когда обжора Глок, а это был именно он, утробно срыгнул.
Глоку и раньше иногда приходилось глотать хойбов, в основном от скуки, но на этот раз его прельстил запах жареной баранины. Глок забрел в эти края из-за морков. Чужие гастрономические пристрастия объяснить всегда сложно. Отведав морковского мяса на побережье, соможабый монстр решил, что судьба преподнесла ему подарок в виде потрясающего десерта. Все, что он переваривал до этого, не шло ни в какое сравнение с новым блюдом. Вот он и пошлепал вверх по Быстрострую, охотясь на морков. Чем дальше он продвигался, тем больше их попадалось. Только пресная вода иногда вызывала приступы тошноты. Но ради лакомства можно было и потерпеть.
Архивариус несся так, что Кривой Кид с Горшечником отстали локтей и потеряли его из виду. Клюкл подпрыгивал и петлял как заяц. Наконец, добежав до леса, Клюкл взобрался на толстенный вяз. Там, дрожа от страха, он просидел до утра, но чудище не появлялось. Постепенно, с наступлением рассвета, ужас перед монстром стал мельчать, уступая место страху перед Грейзмоглом. «Оно же его целиком слопало, — стенал Пью Клюкл, — а господину посланнику голова нужна! Он-то теперь точно мою головушку снимет! Ай-яй-яй!»
* * *
По утру продрогший архивариус тоскливо заковылял по лесной тропинке. Крупные капли садились на длинный нос бумагомарателя, лениво свешиваясь, а затем обреченно падая в грязь. Несмотря на дождливую погоду, в глотке царила неимоверная сухость.
«Пить!» — проблеял сам себе Клюкл, увидев крупный лист лопуха, наполненный дождевой водой. Присев и осторожно взяв трясущимися руками зеленый «сосуд», архивариус стал жадно глотать. Внезапно он заметил сидевшую на суку ворону. Но не птица привлекла его внимание, а то, что она держала в своем клюве.
«Да никак воровка брошь где-то сперла!» — Клюкл поднял голову и впился взглядом в блестящий предмет. Вещица была явно золотая. Архивариус возбужденно зашептал себе под нос: «Сиди, сиди, голубка… Тихонечко, тихонечко…»
Незаметно взяв лежащую под ногами палку, Пью Клюкл, почти без замаха, резко швырнул ее в ворону. Подброшенная метким ударом, плутовка возмущенно каркнула. «Брошь» выпала. Метнувшись к добыче, охотник опередил птицу, и обобранная неудачница с криком негодования полетела прочь.
При ближайшем рассмотрении вещица оказалась золотым медальоном с каким-то недрагоценным камнем в оправе. «Похоже на кусок усмариловой руды, — Клюкл досадливо поморщился. — Но ничего, здесь золотишка хватит на целый винный погребок!»
Мысль о предстоящем угощении согревала, делая погоду не такой уж и промозглой. Обретя смысл существования, довольный бумагомаратель припустил по тропе намного быстрее прежнего.
Странно, но пить уже не хотелось. Сухость во рту куда-то исчезла, а голова стала на удивление ясной. Клюкл и припомнить не мог, когда такое с ним творилось. Бодрым шагом дойдя до перехода, архивариус, немного подумав, направился в Новый Хойбилон.
Спустя некоторое время Пью Клюкл, сияя как медный начищенный таз, появился в таверне Гагенса. Он только что вышел из лавки ростовщика, который предложил за отобранное у вороны украшение хорошую цену. Цена архивариуса устраивала, но он, будучи отъявленным сквалыгой, решил посетить еще и ювелира-гнома, жившего на другом конце улицы. Но вот незадача, по пути как раз находилась таверна. Левая нога истребителя чернил сама сделала выверт в сторону входа. «Пропущу кружечку, — решил Клюкл, — ведь все-равно деньги почти у меня в кармане».
