Ни единый мускул не дрогнул на лице воеводы «кречетов». Но князь слишком хорошо знал его. И от этого знания порой становилось жутковато.
— Ты выстрелил бы? — повторил он твердо.
— Не задумываясь.
Голос Велигоя был столь же бесстрастен, как и его изуродованное лицо.
Владимир покачал головой, откинулся на подушки, уставился в потолок.
— Это же был совсем мальчонка… — молвил князь. — Он не мог быть опасен…
Князь не видел глаз Велигоя, но что-то промелькнуло в голосе витязя, когда он ответил. Нечто похожее на глубокую затаенную горечь.
— Кто может знать заранее, княже? После всего, что произошло за последние пятнадцать дней, я могу ожидать чего угодно. Пять раз тебя пытались убить. Пять раз за две седмицы. Два раза смерть удалось отвратить только чудом. И бросались на тебя самые разные люди. Лоточник в Изборске. Пожилой весянин в той маленькой деревеньке под Витебском. Стражник в Смеленске… А последний раз… Помнишь? Девка семнадцати весен отроду. Без оружия. Только ноготки остро заточены да смазаны отравой, от которой годовалый бык издох в считанные мгновения, когда Стойград вздумал проверить, что же это за гадость…
Владимир невольно поежился. Тот случай глубоко врезался в память, и князь сомневался, что когда-нибудь забудет, как веселые, озорные, зовущие очи юной дивчины вдруг превратились в жестокие, хищные глаза дикого зверя… Тем более, что угодил в расставленную неведомыми врагами ловушку по собственной слабости, и от этого становилось еще противнее и страшнее. Подославшие девку прекрасно знали, что на такую наживку Великий Князь клюнет непременно…
— Если бы не бесцеремонность Залешанина, — продолжал меж тем Велигой, — у которого хватило наглости вломиться к князю… хм… в ТАКОЙ момент, сейчас твои верные бояре уже вцепились бы друг другу в глотки за Великий Стол. А ведь тогда неведомый враг был близок к успеху. ОЧЕНЬ близок. Достаточно было бы одной маленькой царапинки. После такого я готов стрелять в каждого таракана на версту окрест, не говоря уж о более крупных… целях.
Владимир сокрушенно покачал головой, вновь перевел взгляд на витязя.
— И все же я не верю… — молвил он с тоской. — Не верю, что они могли бы дойти до того, чтобы подослать ребенка.
Велигой горько улыбнулся, и Владимир даже пожалел, что обычная бесстрастность наконец-то изменила воину.
— Даже малыш может метнуть нож, или уколоть отравленной иглой, или нажать на спуск самострела.
— Все равно не верю… — почти прошептал князь. — Я знаю, что жизнь жестокая штука, но… Не может быть, чтобы все было НАСТОЛЬКО плохо…
— Может, княже, — сумрачно молвил Велигой. — И ты это знаешь лучше меня. Там, на улице… я бы выстрелил. А смог бы после этого спокойно спать — не важно…
Надолго воцарилось молчание. Владимир задумчиво глядел на Велигоя, в который раз пытаясь понять, что за неведомая сила движет этим человеком. Но изрезанное шрамами лицо вновь обрело бесстрастную неподвижность, черные глаза глядели на князя двумя глубокими безднами.
«Боги, как он изменился за последние три года! Куда подевался тот порывистый юноша, легко ранимый, хватавшийся за какой-то свой собственный кодекс чести, как утопающий за соломинку… Когда, когда же произошла в характере Велигоя эта непонятная, глубокая перемена, превратившая его в сурового, немногословного, замкнутого воеводу „кречетов“? Какая рана могла так исковеркать его душу?»
— Этот случай не прибавит тебе любви в народе, — сказал Владимир, чтобы сказать хоть что-то.
— Ну и что? — Велигой едва заметно пожал плечами.
— Но ведь это же несправедливо! — Владимир почувствовал, что в душе закипает злость. Ящер побери, этому человеку словно доставляет удовольствие истязать себя!
— Почему? — вновь пожал плечами воевода.
— Да потому! — Владимир соскочил с кровати, и принялся мерить шагами горницу. — Велигой! Ты же герой битвы за Полоцк! Благодаря тебе была взята Заболоть! Ты сражался на Пищане и в Радославле! Твоя рука сразила Радивоя Проклятого…
Владимир осекся. Что-то неуловимое промелькнуло на лице Велигоя. Что-то страшное… Из черных провалов глаз на князя вдруг глянула такая боль, такая тоска, что дыхание перехватило, а желудок сжался в болезненном спазме.
«Неужели… Может быть, корни непонятной перемены, произошедшей с витязем надо искать там, на берегу Волги-реки, где его меч оборвал жизнь древнего богатыря, неуловимого Радивоя… Неужели удар, с опозданием на триста лет положивший конец одной из самых мрачных легенд, сразил и того, кто его нанес? Почему?»
— Княже, — голос Велигоя вновь был спокоен и бесцветен. — Какая разница, что я совершил когда-то? Сейчас я тот, кто я есть. Командир особой дружины, подчиняющейся только тебе. И предназначенной для выполнения… хм… особых заданий. А так же твоей охраны. Сейчас я отвечаю за твою жизнь и безопасность. Я — цепной пес, которому ПОЛАГАЕТСЯ быть страшным чудовищем. Потому, что такова его суть — внушать страх. Понимаешь, СТРАХ.
«Страх… В последнее время это слово стало твоим вторым именем… Княжье чудовище. Так они называют тебя. Бездушное, смертельно опасное чудовище. Зачем? Зачем ты сделал это с собой?»
Князь со вздохом опустился на кровать. Что бы ни происходило в душе Велигоя, это был его выбор. И Владимир не был уверен, что даже он, князь, в силах это изменить.
— Ты свободен… — молвил он, откидываясь на подушку. — Ступай…
Велигой поднялся, отдал честь, и быстрым шагом направился к двери. В его движениях чувствовалась лютая мощь гордого пардуса — гибкая, стремительная сила, скрытая до поры, но способная в один миг выплеснуться водопадом молниеносных движений, несущих смерть.
«А ведь я совсем не знаю тебя… — подумал вдруг князь. — Почти восемь лет ты служишь мне, а я тебя совсем не знаю. А впрочем…»
Велигой распахнул дверь.
«Восемь лет ты служишь мне… Или не мне? Что ты кричал там, на залитом кровью берегу Пищаны-реки? Русь бесценна… Кому ты служишь, Велигой? Мне? Или Руси? Кому ты служишь?»
Воевода «кречетов» обернулся, и Владимир досадливо скривился, сообразив, что последние слова произнес в слух.
— Княже?
Владимир понял, что от ответа уже не отвертеться.
— Кому ты служишь, Велигой? — вопросил он медленно. — Кто твой господин? Я? Или вся Русь?
Велигой долго молчал. Тяжелый взгляд темных глаз смотрел куда-то сквозь князя, будто блуждая в неведомых далях.
— Не все ли равно? — молвил он наконец тяжко. — Сейчас ты — это и есть вся Русь…
Дверь за ним захлопнулась без стука, будто в коридор скользнул бесплотный призрак. Владимир остался один на один с тишиной и одиночеством, с тоской понимая, что заснуть уже не удастся…
