Волк, подумав, открыл пасть. Взмолившись всем известным мне богам я кинула две таблетки на корень языка, задрала его морду, ухватив снизу за челюсть, и погладила по шее, дождавшись, пока волк сглотнет.
— Мог бы и сам — пробурчал волк.
Я только пожала плечами.
— Садись, чесать буду. Покажи, где больше всего чешется — там колтуны распутывать и начнем.
Когда совсем стемнело, и появилась вторая луна, я улеглась на лапник, крепко прижавшись к спине волка: он был большой, теплый и очень уютный.
— Расскажи мне… — попросил волк.
— О чем? — удивилась я.
— Расскажи мне о себе — повторил волк, только теперь его голос был ласковым, бархатным, успокаивающим, но при этом противится ему было невозможно.
И словно прорвало плотину — я рыдала, вжимаясь в волчью шерсть и рассказывала, рассказывала, рассказывала: про то, как я глупо попала сюда, про Мишку и Андрюшку, про их проказы и наши с мужем педагогические просчеты и достижения, про то, как познакомились с Сашкой, и какой он замечательный муж, про любимую работу и про дачу, про друзей и свою жизнь, которая осталась где-то там, и единственный шанс вернуть которую — это сыграть в этом мире по его правилам.
Волк не останавливал меня, даже не поворачивал головы, только еле-заметно урчал: я чувствовала вибрацию всем телом, которым прижималась к волку, и от нее становилось очень уютно, как в детстве, на руках у мамы. А когда слезы кончились, и я, умывшись водой из фляги, улеглась обратно, бархатный голос волка прорычал:
— Спи, девочка. Я услышал все, что было нужно. Я присмотрю.
И я внезапно провалилась в сон.
Под утро мне показалось, что я слышу шорох травы, сбившееся дыхание и шепот:
— Головой отвечаешь. — и над ухом тихий рык, — Спииииииииииии…. - и я снова провалилась в сон.
Мне снова приснился кошмар: гемма Гинивер, вышедшая из погребального костра, аки Терминатор Т-1000 из пламени пожара в финале «Судного дня», сжимает на моей шее свои пальцы и шипит «За ччссссссссссстооооооооо?», и я начинаю биться от нехватки воздуха. Резкое пробуждение помогло лишь частично — Гини рядом не было, но дышать по прежнему было неудобно, потому что одна говорящая собака положила на меня лапу. Я повернула голову в сторону Серого с желанием высказать ему пару ласковых и обомлела: вместо него рядом со мной лежала огромная кошка. Остатки воздуха покинули легкие вместе с душераздирающим визгом, который норовил перейти в ультразвук. Тело само взвилось вверх, и я прыжком отскочила подальше — ничего себе как я умею прыгать! С ума сойти! И, похоже, сейчас я действительно сойду с ума, причем от страха. Кошачье, обнаруженное у меня под боком, тоже взвилось в воздух, отпрыгнуло на середину поляны, и сейчас смотрело на меня светло — голубыми глазами, скаля совсем не маленькие зубищи и нервно дергая хвостом. Надо признать — кот был прекрасен: шерсть нежного цвета кофе с молоком оттенялась белыми кругами вокруг глаз и белыми полосами по обе стороны нижней челюсти, высокие лапы, поджарая фигурка, изящный хвост — смертельно красивое животное.
— Чего орррррешь, дурррррра? — неожиданно прорычало оно, разом испортив все первое впечатление.
— А? — растерялась я, и не нашла ничего более умного, чем уточнить, — а ты кто?
— Верпум Рамзес, — отозвалось кошачье. Понятней не стало.
— А Верпум — это имя или фамилия? — осторожно уточнила я.
Кошачье театрально бросилось на траву и прикрыло голову лапами:
— ПрОклятые хранители, ЗА ЧТО мне это?!
Я обиделась — подумаешь, хищник говорящий, да что он себе вообразил, горжетка, молью траченная?
— Я вообще-то у вас тут третий день, этикету местному не обучена, истории и естествознания местных не знаю. Нет, чтобы объяснить по-человечески, так он выпендривается, Серый, только посмотри на него!
Я огляделась в поисках Серого и похолодела от нехорошей догадки:
— А что это ты вообще рядом со мной делал? Где Серый, я тебя спрашиваю? Ты его, муфта недоделанная, сожрал, что ли? Потому что он был больной и слабый? И ко мне пристраивался? — и страх и восхищение тут же уступили место ярости, руки сами схватили ветку попрочней, и я, пригибаясь, двигалась в сторону плохой кисы с твердым намерением отомстить за Серого, пусть даже и погибнув в неравной борьбе. — Ах ты санитар леса фигов, да я тебе, царь зверей, покажу небо в алмазах… Только посмей ко мне сунуться — я тебе поперек глотки встану, на стельки пущу!
Кошачье сообразило, что дело плохо, мявкнуло, и рванулось к ближайшему дереву, где и залегло на недосягаемой для меня ветке.
— Неноррррррррмальная, — сообщило кошачье мне сверху.
— Слезай, сволочь, — бесновалась я под деревом, — да я тебе за Серого все вибрисы по одному повыдергаю! Да я из тебя котлет понаверчу, морда кошачая!
— Девочка? — позвали меня сзади.
Я развернулась, и увидела… моего Серого. Он по-прежнему был нестерпимо худ и изранен, но сегодня выглядел на много лучше, даже я бы сказала благородней.
— Серый, — всхлипнула я, и кинулась волку на шею. Тот стоически вытерпел мои объятия, дождался, пока я встану с ним рядом и мягким, вкрадчивым голосом спросил:
— Рамзи, котик, а ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ НА ДЕРЕВЕ?
Кошачье на дереве обижено взревело.
Завтракала я уже на территории прайда веров: оборотней всех мастей и разновидностей. Территория прайда, затерянная в лесу, представляла собой достаточно большое поселение, обнесенное высоким частоколом, где бревенчатые избы соседствовали с мазанками, кирпичными хоромами или коттеджами. Серый оказался мало того, что вервольфом, так еще и местным Альфой, то есть самым крутым самцом-боссом. На попытку разузнать, как Серый оказался в застенках Гини, этот супер-самЭц пытался перевести разговор, смущался, и, могу поклясться, даже краснел под своей серой шерстью.
Обиженное кошачье было названным сыном Серого Альфы, верпумой по имени Рамзес, которого я, вслед за Серым стала звать домашним именем Рамзи.
Этим утром Рамзи, почуявший запах отца, которого не надеялся уже увидеть, выскочил на злополучную поляну и был в приказном порядке оставлен Серым, решившим налегке проведать прайд, выполнять роль моей охраны и грелки. Теперь Рамзи обходил меня по широкой дуге, ревниво фыркая в мою сторону, потому что я старалась держаться поближе к Альфе, а быть со мной рядом верпум не хотел. Официально Серого звали Ричард, но мне было позволено продолжать звать его «этим милым прозвищем». Человеческая ипостась, в которую Серый перекинулся, как только мы обошли скользкие вопросы его пленения, заставила меня застыть, открыв рот. Ричард оказался до боли похож на моего любимого актера Брюса Уиллиса, разве что пониже ростом. Регенерация у веров, конечно, была отменная: и шкура Серого и кожа Ричарда-человека практически избавились от последствий пребывания в зверинце. Обиженный Рамзи завтракать с нами, равно как и перекидываться в человека отказался, и ушел в лес — охотится. А мы с Ричардом сидели на ступенях его просторного одноэтажного дома с мансардой, неспешно уничтожая бутерброды с подноса, стоящего на верхней ступеньке лестницы, и наблюдали за обитателями прайда, попадающими в поле нашего зрения.
