Наш мир для духов закрыт. Они все время тут, за тончайшим занавесом. Мама объясняла мне так: «Занавес этот тоньше кисеи, он просвечивает, как паутина, но тверже железа». Духи могут влиять на наш мир через него, подобно как мы можем ощупывать предметы через занавеску. Но иногда в занавесе появляются дыры, и тогда духи хлещут к нам как грязная вода через слабину в плотине.
Мне показалось, что я тоже кричу. Но я не кричал — я просто стоял и смотрел, и у меня даже достало сил оглянуться по сторонам.
Один из ноблей валялся без сознания, другой стоял на коленях и молился. Бургомистр Фернан скорчился на полу в какой-то неуклюжей позе, лицо его покраснело и дышало ужасом. Больше всего он походил на недодавленного таракана. Признаться, я испугался за него: старый ведь уже, удар случится! И что, прямо тут кровопускание устраивать?
Некоторые из стражников потеряли сознание, на ногах же остался только один — он хватался за один из контрфорсов. Еще бы — там было, на что посмотреть!
Небо, еще недавно голубое и безмятежное, стремительно затягивалось тучами, сильнейший ветер гулял по равнине над нами, срывал воинские палатки в лагере герцога, подымал на дыбы воду во рву…
Духи крутились, духи спешили, духи стекались к хрупкому сосуду, им предложенному, отталкивая друг друга, шипя и воя, и их борьба находила отражение в реальном мире. С ужасом я увидел, как прямо на моих глазах на холме вспух из под земли и лопнул черным светом огромный пузырь, поглотив спасающегося бегством солдата.
Ах да, кстати! Бежать и спасаться.
Если вы оказались рядом с практикующим шаманом, самое разумное, что можно сделать — это унести ноги и позволить ему самому расхлебывать заваренную им кашу… Ибо, когда шаман предлагает свое тело духам, они не медлят с появлением. Соседство с ними может оказаться весьма и весьма болезненным, а то и летальным. Шаманов до какой-то степени ограждает их безумие, я же всегда мнил себя на редкость здравомыслящим человеком. Хм… какой умник-разумник не мечтал порой, чтобы здравомыслия ему отмерили поменьше, а удачи — побольше?… Вот и для меня, Райна Гаева, настал такой момент.
Голос девушки достиг самой высокой ноты и затянул ее, высоко и пронзительно, почти переходя в ультразвук. Я понял, что нам всем пришел конец.
Девушка все не прекращала вопить — она не видела сейчас ничего вокруг, ибо ритуал был начат раз и навсегда, — а духи продолжали стекаться к ней: их стало так много и стали они так сильны, что я почти мог различить в воздухе их эманации — так, неясные черные тени. Сама же шаманка как будто начала светиться, тоненькая красно-черная фигурка. Тени, рвущиеся к ней, ничего не значили по сравнению с тенями, которые рвались от нее прочь — с ужасом я увидел, как по полу площадки побежал, подобно длинной змее, причудливая, витая трещина… крепостная стена внизу покрылась трещинами, и отколовшиеся осколки камня взмыли вверх, повисли в воздухе, в безмолвии и безвременье, центром которого была тонкая девочка с мрачными глазами.
— Она убивает нас! — захрипел бургомистр, хватая меня за полу плаща. — Сделай что-нибудь, астролог! Она убьет нас!
— Поделом! — рявкнул я, стряхивая его руку. — Пускай убивает!
Расхохотавшись, я шагнул к девушке.
— Разрушай! — заорал я. — Разрушай! Освободи нас обоих! Сотри этот чертов город до основания! Убей нас всех! Какого черта жить?! Жизнь совершенно бесполезна, твои духи это прекрасно знают! Ну! Убей!
Я выхватил из ножен на поясе нож — меч у меня забрали, но забрать нож?… как-никак, я был «почтенным пленником» — и резанул себя по левому запястью. Вдоль. Отбросил железку — не мешала чтобы.
Было больно. Хорошо хоть, руки зверски мерзнут — в жару было бы больнее.
Я шагнул к девушке, схватил ее правой рукой за волосы, а левую руку пихнул к губам, вынуждая пить кровь.
«Умру ведь! — подумал я, когда моей кожи коснулись сухие губы. — А ну и хрен с ним».
* * *
Впрочем, я не умер. А может быть, умер, потому что те несколько минут как будто кто вырезал у меня из памяти. Когда я пришел в себя, я стоял на коленях посреди площадки, там, где раньше стояла шаманка, и негнущимися пальцами пытался перевязать запястье. Чем-то. Чем? Платком, который шаманка носила на голове.
Еще — всюду была кровь. Не моя… наверное. Не мог я потерять столько крови, и все еще оставаться в сознании.
Шаманку я увидел сразу же — она валялась поодаль, рядом с трупом одного из стражников. Может, живая, может, мертва… стражник вот точно был мертв — горло перегрызено. А тот нобль, что молился (интересно, кому?… Фрейе-покровительнице, Зевсу или из богу из Амеша-Спента[9]?), валялся на полу аж двумя кусками — он отдельно, кишки отдельно.
Второго нобля я вообще не увидел.
Бургомистр Фернан был весь в крови — тоже чужой, наверное, — но жив. Он стоял там, где раньше нелепо корчился на каменных плитах, держал в руках обнаженный меч — на мече ни капли крови почему-то не было — и тяжело дышал. Глаза его были безумны.
— Казнить, — прошипел он, и тут же закашлялся — голос сорвал. Когда, интересно? — Обоих!
Я улыбнулся. Это оказалось больно — я разбил губы, сам не заметил, когда.
Наверное, устраивать побеги мне скорее нравится, чем нет. Благородство души в том и состоит, чтобы помогать страждущим.
Однако об этом хорошо размышлять, когда цель уже достигнута и птичка, так сказать, упорхнула из клетки. Между задумкой и конечным результатом должно выстроиться еще немало звеньев цепи, имя которой — «действие».
Скучный голос глашатая скрипел над площадью. Капли мелкого, нудного дождя падали в жидкую грязь, заливавшую каменные плиты. Вчера яркое солнце заставляло вспомнить о раскаленной пустыне, а море, куда я спустился в надежде на прохладу, нестерпимо сверкало серебром. Сегодня небо было равномерно серым, а дождь — нескончаемым.
Это один из паскуднейших законов природы: погода всегда норовит подкинуть тебе как можно больше неприятных сюрпризов.
Впрочем, не одна погода…
Ормузд все подери, если бы не вчерашняя гроза, налетевшая посреди белого дня, не молнии, поразившие войско герцога, сегодня Адвент уже был бы взят, и на сем мои хлопоты закончились бы!
— … сограждане. В неусыпной заботе о населении нашего славного города Адвента господин бургомистр Фернан… — кашель. Можно было бы от души пожалеть глашатая, которому после боевого дежурства приходится заниматься еще и этой заведомо бесполезной деятельностью, но жалость во мне иссякла давно и прочно, как вода в засыпанном источнике.
