Краснов смотрел на Дюкова, окаменев. А тот вытянул вторую, точно такую же, руку и, развернувшись, срубил двух ближайших бойцов. Когда выстрелы наконец загремели, отряд Краснова уже уменьшился наполовину. Обоймы еще не успели опустеть, как в живых не осталось никого, только сам Краснов полз куда-то в сторону, оставляя полосы крови из обрубленных лодыжек.
Дюков повернулся к Павлу, и тот только теперь разглядел, что это больше не Дюков. Он почти не изменился ростом или изменился, но не стал выше, потому что и плечи, на которых треснула дюковская ветровка, и широкий загривок были изогнуты вперед, даже подбородок странно изменившегося дюковского лица словно прирос к его раздавшейся груди. Ноги остались прежними, но пропорции их нарушились — колени стали ближе к земле, по крайней мере, следы грязи оказались на кривых и мощных бедрах. Но самым страшным было не это, и даже не ужасные кисти-клинки, а лицо зверя. Оно оставалось человеческим, но было похоже на маску, вырезанную из дюковской физиономии. На маску, которая дрожала и расплывалась как студень, отлитый в гипсовую форму. Неизменными оставались только глаза. Но они явно не принадлежали Дюкову. На чуть сероватых белках темнели только точки зрачков.
Существо проскрипело что-то гортанное и медленно втянуло пальцы-когти в ладони, превратив их почти в обычные пальцы. Павел, стиснув в одной руке клинок, в другой тор, все еще стоял недвижимо. Существо вновь подало голос, но Павел опять ничего не понял. Заскрипела дверь храма, возле которой валялся выпотрошенный Сашок. Высунувшая нос испуганная бабка заголосила и исчезла, а появившийся вслед за ней на пороге отец Михаил осел на камень без чувств.
— Ты забыл язык, Мот? — услышал Павел подобие дюковского голоса.— Тогда я скажу тебе на этом языке. Я убивал тебя дважды. Первый раз ударил в спину в Бирту, когда ты предал не меня, но навредил мне. Ты уполз умирать сюда. Вред, причиненный тобой, мне не удалось исправить. Я нашел твой запах и прислал сюда Тарану и убил тебя второй раз. Убил и сжег твое тело. Но ты успел обронить семя, и твой запах опять донесся до меня. Теперь мне придется убить тебя в третий раз. Конечно, если ты не захочешь все исправить.
— Дюков,— срывающимся голосом позвал приятеля Павел,— зачем ты убил Костика? Зачем убил стольких людей, Дюков? Я должен был догадаться! Большой умный собак не залаял, а ты бывал у Костика! И размер ноги! Ты один из моих приятелей носишь сороковой! Зачем, Дюков?
Павел говорил и медленно пятился назад, к кустам сирени, к кладбищенской ограде, за которой поблескивали черным машины красновской братии и где стоял так легкомысленно оставленный «пассат». Эх, как бы сейчас пригодился ему дробовик с Томкиными шариками! Что же, Алексей, не для этого ли ты готовил Пашку Шермера?
— Ты еще можешь все исправить,— проскрипел Дюков.— Отдай ключ, Мот.
— Зачем ты убивал людей? — крикнул Павел.
— Людей? — распахнул и вновь закрыл рот Дюков,— Пожалей еще и крыс, Мот. Я держал возле тебя Тарану несколько лет. Я ждал, Мот. Тот, кто ждал долго, способен подождать еще. Но мой Тарану не был в одиночестве. Тебя вели... разные люди. Или крысы, как хочешь. Они начали раньше. Они взорвали твою работу, едва не уничтожив Тарану. Они оскорбили Тарану, заставив его попробовать вкус собственной крови. Они начали загонять тебя. И я присоединился к охоте. Я думал, что ужас вернет тебе разум. Я думал, что ты вспомнишь обо мне и побежишь прочь. Я хотел опять искать тебя по запаху, Мот, и ждать, когда ты выдашь секрет. Но ты безумен, ты идешь навстречу смерти. Я не буду тебя убивать. Отдай ключ, Мот, и я уйду. Я даже не убью эту крысу, которая сейчас говорит с тобой. Мой Тарану покинет ее.
Павел навел на Дюкова тор и нажал на спуск, и еще раз. Ничего не произошло.
— Не смеши меня, Мот,— продолжал двигаться к нему Дюков,— Тарану нельзя убить, как нельзя поймать ветер. Он не имеет собственной плоти, поскольку пользуется чужой. Ты можешь лишить его дома, но он всегда вернется к тебе, пока жив я. Отдай ключ, Мот. Забудь о крысах! Отдай ключ сам, иначе я убью тебя. В прошлый раз, когда я убил тебя, запор почти поддался и без ключа! Отдай ключ, забудь о крысах!
— Ты сам крыса! — заорал Павел, и в это мгновение Дюков ринулся вперед.
Вот когда Павел понял, чему учил его Алексей. Не меч дан тебе в руки, а ты приставлен к мечу. Меч — отблеск пустоты на твоей ладони, и он возвращает в пустоту все, чего коснется. Не меч вращается вокруг тебя, а ты клубишься вокруг собственного меча и поворачиваешь вселенную так, чтобы она попала на клинок именно той стороной, которую собираешься распороть.
Дюков был очень быстр. Он не бежал — он прыгнул навстречу Павлу и собирался встать на ноги уже после того, как его соперник упадет, захлебываясь кровью. Дюков или то, кем он стал, летел навстречу Павлу и уже не мог изменить направления полета, кроме как оттолкнувшись от будущей жертвы. Это-то он и попытался проделать. Еще в полете его правая лапа взметнулась вверх и пошла вниз, чтобы вбить в плечи неразумную голову Мота, пока другая лапа ищет короткий путь к его же сердцу.
Павел начал поворачиваться вокруг левой ноги чуть раньше, чем следовало, но он боялся не успеть, и он едва успел — правая лапа зверя не попала по голове, но она содрала с его левой руки рукав вместе с кожей, а другая лапа рванула ветровку и распорола уже зажившую рану.
- На!
Павел не успел бы ударить по летящему Дюкову, но достал вставшего. Зверь замер на долю секунду, присел, чтобы развернуться и растерзать костяными клинками наглеца в клочья, когда серая сталь нагнала его и перерубила мощный загривок почти до гортани.
На камень упал уже настоящий Дюков. Павел перевернул его и увидел, что никаких ран на теле его приятеля, кроме следа от клинка, нет, потому что под разорванной в клочья пулями одеждой не оказалось крови.
Зато кровь была на Павле. Она капала с левой руки и стекала по боку на брюки, но он не чувствовал боли. Пока не чувствовал. Только дрожали руки, и зубы выбивали дробь, да рубашка была так мокра от пота, что казалась тяжелой. Павел шагнул к церкви — и тут только понял, что звенит не у него в голове, а не умолкает колокол на колокольне. С трудом сдерживая рвоту, чувствуя, как от запаха крови кружится голова, он пробежал по ступеням, подобрал тор, дробовик, вырвал из рук одного из бойцов свой рюкзак, похлопал по щекам священника и, убедившись, что он жив, ринулся к машине. Краснов, через которого он переступил возле кустов сирени, уже не дышал.
Через час Павел выехал на Волгоградку и погнал машину в сторону Москвы, пока не почувствовал, что может потерять сознание. За церковью у Михайловской слободы он ушел с трассы, развернулся и выехал на узкую дорогу, что вела к поселку Володарского. Еще через полчаса Павел съехал на обочину, подхватил рюкзак, сорвал чехол с заднего сиденья и пошел в лес. Остановился он только тогда, когда дороги не только не стало видно, но и почти не слышно. Он бросил чехол на заросли костяники, неловко присел на него и тут же почувствовал, что проваливается, уходит в мутную пустоту. Скрипнув зубами, Павел открыл глаза. Прошло минут двадцать, не меньше. В воздухе гудели комары, на пруте дикой малины колыхалась паутина. Откуда-то сверху медленно, один за другим планировали желтые листья.
