— Понимаешь, мой милый, иного выхода нет. А все из-за того, кто ты такой, Джем. Ты никогда не задумывался о том, кто ты такой? У других детей есть и отец, и мать. Ты не думал о том, почему у тебя нет отца, Джем? «Джем-бастард» — так тебя зовут. Но ведь это значит только то, что ты — бастард, но что такое «бастард»? Это означает, что твоя мать — шлюха, Джем! Грязная шлюха!
Голос Умбекки неожиданно зазвучал громче. Ее трясло от гнева. Со свечи, которую толстуха сжимала в руке, капал воск.
Капли горячего воска упали на голень Джема. Он сморщился от боли. Его искореженная нога дернулась. Она была живая!
Но, значит, она всегда была живая. Только изуродованная.
Глаза Джема наполнились слезами. Он поморгал, прогнал слезы, снова увидел темный силуэт в пламени свечи. Низкий сводчатый потолок, окно со ставнями, огромный железный Круг Агониса на стене над головой, в нише.
Это был алтарь.
Умбекка отвернулась от юноши. Голос ее продолжал звучать тихо, нежно, но казалось, в нем скопилась готовая пролиться горечь и желчь.
— Это было во времена Осады. Эта шлюха отдалась простому солдату. Простому солдату! Вот почему ты такой, какой ты есть, Джем! Твои изуродованные ноги — знак того, что ты бастард, ублюдок. Когда ты родился, Джем, в тебя было брошено семя. То было семя Зла. Это семя теперь нужно вырвать с корнем и уничтожить.
Умбекка обернулась к Джему. Ее пухлое лицо зарделось. Она снова принялась гладить Джема по голове, но Джем в ужасе сжался. Пальцы Умбекки бегали по его ногам, бедрам, между ног.
Юноша весь дрожал.
Его тошнило.
— Ты становишься мужчиной, Джем. Но впереди тебя ждут только муки и разочарования, Джем. Но скоро все будет хорошо! Скоро Зло будет вырвано из твоего сердца! И ты будешь сидеть на стуле рядом со мной, как сидел, когда был маленький. Помнишь, как мы с тобой несли стражу около храма, Джем? Как мы были счастливы тогда? Мы снова будем счастливы! Мы будем жить с тобой, посвятив всю свою жизнь богу! Пройдет время, и ты станешь лучом божественного света для этой несчастной деревни. О, этому суждено случиться. Все пройдет, и все будет хорошо, Джем. Джем!
Умбекка, рыдая, повалилась на грудь к юноше. Джем чуть не задохнулся. Свеча в руке у тетки угрожающе наклонилась к его лбу. Джем крепко зажмурился.
Как он ненавидел свою тетку! Он верил ее обману, а, поверив, полюбил ее. Каким же он был глупцом! Если бы юноша сейчас мог вырваться из своих пут, он бы отхлестал Умбекку по щекам, он бы убил ее и не пожалел об этом. Вся его жизнь после ухода Варнавы сейчас казалась Джему шелухой, сором, носимым ветром.
Тихонько скрипнула дверь. В комнату скользнула темная фигура.
— Умбекка! — проворковал Воксвелл. — Ты же знаешь, что мальчишка должен быть подвергнут очищению. Пойдем. Пойдем отсюда. Ночь темна. Пусть последний раз поспит греховным сном. Оставь его.
— О Натаниан, верно ли мы поступаем?
— Добрая моя госпожа. Тихо! Чш-ш-ш-ш!
Умбекка позволила лекарю заключить себя в объятия, и они застыли, обнявшись, в алтаре — пожалуй, несколько дольше, чем допускали приличия. Затем Воксвелл увел Умбекку из комнаты.
Джем снова остался один.
Он глубоко вздохнул. Глаза ему не завязали, но без свечки в комнате царил почти непроницаемый мрак. Нынешняя ночь была ночью Чернолуния. За окном тоже было темно — ни зги не видно.
«Бонг!»
Это часы в прихожей пробили очередную пятую. Приятный басовитый звон прозвучал, словно колокол проклятия. Сколько еще раз прозвонят часы до наступления рассвета? Слезы, которые он пытался сдержать, хлынули из глаз и ручьями потекли по его щекам.
Джем был в полном отчаянии. Он был скован, связан по рукам и ногам и понимал, что это и есть начало его новой жизни, что эта жизнь будет такой, как сейчас. Он верил, что он не просто калека, а теперь он будет калекой — только калекой, и больше никем.
Все кончено.
Все было кончено.
Если бы Джем хотел умереть, он бы умер в это мгновение. Он был готов на все, лишь бы только не жить такой жизнью, которую уготовила для него Умбекка. Он не желал становиться безногим инвалидом, лишенным возможности передвигаться на «мерзких деревяшках», как называл его костыли Воксвелл.
Горячечная ночь тянулась. Джема то колотило в ознобе, то жгло огнем лихорадки. Он лежал и считал удары часов — вернее, принимался считать, а потом сбивался со счета.
Снова начинал считать.
Нет, бесполезно.
Это всегда было бесполезно. Время остановилось? Через какое-то время Джему показалось, будто окутывавший его мрак немного рассеялся. Это ему только показалось, но страх снова нанес ему ножевой удар.
А потом на лестнице послышались чьи-то шаги, ступени заскрипели.
Шаги были легки, и поначалу Джем решил убедить себя в том, что шаги ему послышались. Просто ступени скрипнули сами по себе, а может, и не ступени, а стропила где-то еще в доме.
Но тут отворилась дверь.
Джем вздрогнул. Почувствовал боль и давление в паху. На самом деле это давление давно мучило его, а теперь… оно вдруг пропало. По бедрам Джема растеклась горячая жидкость. Джему стало стыдно, но он ничего не смог поделать. Он лежал на спине и плакал.
Его час пробил.
Нет, не пробил!
На этот раз у того, кто склонился над Джемом, не было свечки. Тьма немного поредела, но Джем с трудом мог разглядеть незнакомца.
Он ждал, что теперь все произойдет быстро, но время тянулось и тянулось — не быстрее, чем смена мрака предутренними сумерками. Неуклюже, медленно освобождала Джема от пут досточтимая Воксвелл — то была она. Она ходила вокруг стола медленно, словно во сне, останавливалась, замирала на месте при каждом скрипе половицы. В такие мгновения она даже дышать переставала, и Джем гадал: жива ли она? Он не сводил глаз с жены лекаря и думал о том, что его освобождение на самом деле никакое не освобождение, а просто некий этап приготовления к жестокой операции. Но как только досточтимая Воксвелл освободила его руки, Джем поднял их и выхватил изо рта кляп.
— Зачем? — хрипло проговорил он — Зачем вы делаете это?
Но вместо оформленных слов изо рта его вырвалось мычание
И тут он все понял.
Как только был отстегнут последний ремень, досточтимая Воксвелл поспешно отступила к двери. На пороге она обернулась, посмотрела на Джема глазами, полными сострадания, и в предрассветном сумраке Джем увидел то, чего не увидел раньше, днем. Видимо, досточтимая Воксвелл научилась прятать свое увечье от посторонних глаз, но теперь она решила показать его Джему. Женщина подняла вверх руки. Левая — рука как рука, худенькая, бледная. Это ею досточтимая Воксвелл развязывала ремни.
