И он снова взялся натягивать купальник на манекен. Андрей смотрел, как ловко и бесстыдно он управляется с женскими трусами, и в голове у него было пусто-пусто.
Он тоже не баба. Что такое для мужчины вещь? Машина… Мотоцикл… Яхта… Мотоцикла у него не было отродясь. Мечтал в мальчишестве, но потом бросил. Машина — старая «шкода» — была объектом не любви, но постоянного раздражения. При слове «яхта» его охватил нервный смех.
Дорогая тебе вещь…
— Талисман! — крикнул Андрей. — У меня в школе билетик был на троллейбус… я его хранил… да что я говорю! Кольцо!
И он вскинул правую руку, на которой блеснуло желтым обручальное кольцо.
— Талисман — это не вещь, — сказал продавец, не отрываясь от своего занятия. — Вещь — то, что ты покупаешь. Не знак. Не символ. То, что ты используешь и потом выбрасываешь… Да и подумай по чести: много хорошего у тебя связано с этим кольцом?
Андрей смотрел на свою руку. Они с Тоней прожили год, прежде чем решили, что «подходят друг другу». Обряд в ЗАГСе был затянутым и ненатуральным, Андрею все казалось, что это театр…
Перед прилавком снова остановилась тень — на этот раз очень большая. Она закрывала собой весь базар; огни гирлянды напротив сделались совсем тусклыми. Керосиновая лампа едва мерцала…
— Нет! — закричал Андрей.
Тень задержалась еще на несколько секунд, потом отодвинулась, но не ушла совсем. Встала на углу, будто раздумывая.
— Охо-хо, — еле слышно пробормотал продавец купальников. — Да ведь это…
— Что?!
— Как тебя зовут? — спросил продавец.
— Андрей.
— Думай, Андрей. Вспоминай. Обжитые вещи не уходят насовсем, а любимые вещи — тем более. Ты видишь их на старых фотографиях. Ты вспоминаешь их, когда вспоминаешь себя… лучшие минуты… думай. Иначе тебя купит этот жлобский мебельный гарнитур. До Страшного Суда будешь стоять, продавать кресла. Вспоминай…
Андрей лихорадочно ощупал себя. Летний пиджак — купили вместе с женой на выставке-ярмарке прошлой осенью. Со скидкой. Туфли — из приличного фирменного магазина, но не очень удобные: после долгой ходьбы ноги болят отчаянно, вот как сейчас. Рубашка… пояс… Простые вещи. Равнодушные вещи. Могли быть эти, могли быть другие.
Если бы он купил себе ту флягу для коньяка, плоскую, к которой много раз приглядывался в сувенирном магазине… Он, пожалуй, полюбил бы эту вещь. И в конце рабочего дня…
Не то! Мысли путались; тень, которую продавец купальников назвал «жлобским мебельным гарнитуром», смотрела на него. У тени было лицо — круглое, темно-синее, с глазами навыкате. С очень внимательными, холодными, оценивающими глазами.
Нож. Он вспомнил, что подарил себе перочинный нож на прошлый день рождения. Подарил руками жены; та спросила — что купить, он и показал тот ножик…
Нож оказался слишком большим, плохо лежал в кармане. И скоро затупился. Подвела хваленая немецкая сталь…
Иногда по дороге с работы он останавливался перед какой-нибудь витриной в центре. На секунду; глядя на вещи за стеклом, он понимал, что они ему не по карману, и это портило ему настроение. Тогда он ненавидел эти чужие вещи — за то, что не умеет быть независимым, за то, что они выставлены здесь, в витрине, вызывающие, красивые и дорогие, как часть той прекрасной жизни, которую Андрей не заслужил — ни для себя, ни для детей…
Не то! Любимая вещь должна принадлежать ему. И вызывать симпатию, а не раздражение.
Тогда, закрыв глаза и сжав ладонями голову, он стал вспоминать все мало-мальски значимые вещи, которые окружали его с рождения.
Старый платяной шкаф в маленькой комнате, где они жили с родителями. Андрей ненавидел этот шкаф — он был скрипучий, неудобный. Восьмилетний мальчик мог дотянуться только до двух нижних полок. Треснувшее зеркало на внутренней поверхности дверцы отражало все в искаженном, мрачно-перекошенном виде. А главное — этот шкаф часто фигурировал в его ночных кошмарах. Тогда шкаф загромождал всю комнату, падал на Андрея, душил…
Костюм, который ему с большой помпой купили на выпускной вечер. Андрей тогда еле дожил до утра: пиджак сковывал движения, брюки треснули в самом неприличном месте, и Андрей ни о чем другом не думал — только бы скрыть дыру. Тем временем его одноклассники тайком напились и вели себя как свиньи… Не то.
Ваза, которую он подарил маме на первую зарплату. Мама была счастлива. Либо притворялась счастливой… Ваза была хрустальная, теперь таким тусклым, вышедшим из моды хрусталем забиты все чуланы и кладовые.
Неужели за всю жизнь у него не было ни одной любимой вещи?!
Были неплохие, удобные, практичные, фирменные, дорогие… Были носки и рубашки, которые покупала ему жена… Мебель, в которой он ничего не понимал… Шариковые ручки, которые все время терялись… Сантехника, плитка, ковролин — неужели у кого-то язык повернется сказать, что он все это любил?!
Спиннинг… Но у него не было времени на рыбалку. Часы… Они все время напоминали ему, что он опаздывает, что день прошел, что на вечер гора работы…
Неужели в его жизни вообще не было ничего значимого?
Жена… Антонина… Она дарила ему полезные вещи — по его выбору, за его же деньги… Можно ли сказать, что жена никогда его не любила? Вздор, все знают, что любовь не имеет ничего общего с пошлыми шмотками — одеждой, обувью, полотенцами…
Сыновья… Они рисовали ему машинки на день рождения и дедов-морозов на Новый год. Что же, и дети его не любили? Только потому, что у них не было денег, чтобы купить ему Вещь?
В последний раз он подарил им дорожные шахматы. Антонина твердила, что правильнее было бы купить роликовые коньки… Только переломов им не хватало… Антонина была инфантильна, непростительно ребячлива, она привыкла жить за ним, как за каменной…
Он вдруг понял, что никогда ее больше не увидит. В осознании этого факта не было истерики: мысль была простая и почти естественная — здесь, на темном базаре, в свете керосиновой лампы и мерцающей гирлянды над прилавком напротив, под взглядом бесформенной тени с сине-черным неподвижным лицом…
Право продавать и быть проданным. Право покупать и быть купленным.
Он вспомнил летний день… Тогда на его руке еще не было кольца. Они с Тоней гуляли вместе едва ли не в первый раз. Вместе ели мороженое. И забрели на такой же рынок… нет. На обыкновенный вещевой рынок, он тогда был возле Республиканского стадиона. Собирался дождик… И Тоня сказала, что у него нет летней куртки. И они пошли вдоль рядов, и Тоня смотрела на него…
Кажется, больше она никогда так на него не смотрела.
Он примерил одну куртку, потом другую… А Тоня критически оглядывала его и говорила, что он достоин лучшего. И когда, наконец, они совсем разуверились в возможностях вещевых рынков, им подвернулась женщина лет пятидесяти… рыжая с проседью… И у нее над прилавком висела вот эта куртка.
