В полуслепом бегстве она наткнулась на лопатовидный олений рог, застрявший в развилке меж двух деревьев на уровне глаз. Острие отростка оставило на её правой щеке царапину, из которой текла тонкая струйка крови.
Это смерть моя приближается. Зато придаёт мне сил. Я напиталась этим, последним мгновением, и теперь они не смогут поймать меня.
Не смогут поймать меня.
Пещера находилась прямо перед ней. Она не заметила входа, и не было в окружающем ландшафте ничего, что намекало бы на пещеры; но отдающийся эхом вой звучал всё ближе.
Зверь зовёт меня. Обещает смерть, надо думать, — и это даёт мне силу. Это — мой чарующий зов…
Тьма окутала её, и она поняла, что прибыла. Пещера была горнилом души, — души, потерявшейся внутри себя самой.
Воздух был влажен и холоден. Ни одна мошка не жужжала над головой, не садилась на кожу. Камень под ногами был сух.
Она ничего не видела, и вой стих.
Шагнув вперёд, она поняла, что двинулось лишь её сознание, оставив тело позади, потянулось, устремилось, чтобы найти этого скованного зверя.
— Кто?
Голос напугал её. Мужской голос, приглушённый, напряжённый от боли.
— Кто идёт?
Она не знала, что ответить, и просто произнесла первое, что пришло в голову:
— Это я.
— Я?
— Я… мать.
Смех мужчины прозвучал хрипло и грубо.
— Новая игра, значит? Ты бессловесна, Мать. И всегда была такой. Ты скулишь и всхлипываешь, предостерегающе ворчишь, издаешь тысячу бессвязных звуков, выражающих твои потребности — таков твой голос, и он мне хорошо знаком.
— Мать.
— Оставь меня. Я превыше насмешек. Я сковал себя собственной цепью, здесь, в моём разуме. Это место не для тебя. Наверно, обнаружив его, ты думаешь, что так сломишь мою последнюю линию обороны. Думаешь, что знаешь обо мне всё. Но у тебя нет силы здесь. Знаешь, я воображаю, будто вижу своё лицо, словно смотрюсь в зеркало. Но глаз не тот — не тот глаз смотрит на меня в ответ. Хуже того, он даже не человеческий. Я долго не мог этого понять, но теперь — понял. Ты и твои родичи играли с зимой. Омтоз Феллак. Но вы никогда не понимали её. Ни подлинной зимы, ни того, что зима не колдовство, но порождение холодной земли, истощившегося солнца, укороченных дней и удлинившихся ночей. Лицо, которое я видел пред собой, Провидец, это лицо зимы. Лицо волка. Лицо бога.
— Моё дитя знает волков, — сказала Мхиби.
— О да, он-то их знает.
— Не он. Она. У меня дочь…
— Нарушение правил ломает игру, Провидец. В щепки…
— Я не та, за кого ты меня принимаешь. Я… я всего лишь старая женщина. Женщина рхиви. И моя дочь хочет моей смерти. Но мне отказано в простом переходе на тот свет. Она послала за мной волков, чтоб разорвали мою душу. Они охотятся за мной в снах; но здесь я спаслась от них. Я пришла сюда, чтобы сбежать.
Мужчина рассмеялся вновь.
— Провидец создал эту мою темницу. И это я знаю наверняка. Ты — это соблазн безумия, голос незнакомца в моей голове. Я не поддамся. Знай ты мою настоящую мать, ты мог бы преуспеть, но насилие над моим сознанием всегда было неполным. Здесь находится бог, Провидец, — он пригнулся перед моими тайнами. Его клыки обнажены. Даже твоя дорогая мать, что держит меня так крепко, не смеет бросить ему вызов. А твой Омтоз Феллак… он бы встал против тебя у врат этого Пути давным-давно. Он бы изгнал тебя оттуда, яггут. Всех вас. Но он был потерян. Потерян. И знай, я помогаю ему. Я помогаю ему найти себя. Его осознание растёт, Провидец.
— Я не понимаю тебя, — ответила Мхиби, запинаясь от отчаяния, понемногу охватывавшего её. Это оказалось совсем не такое место, как она думала. Мхиби и вправду убежала в темницу другой личности, в обитель персонального безумия. — Я пришла сюда за смертью…
— Здесь ты её не найдёшь. Не в этих кожистых лапах.
— Я бегу от своей дочери…
— Бегство есть иллюзия. Даже Мать понимает это. Она ведь знает, что я не её дитя, но ничего не может с собой поделать. Она даже сохранила память, воспоминания о том времени, когда была настоящей Матроной, матерью настоящего помёта. Детей, которые её любили, и других детей, которые её предали. И оставили страдать — вечно. Она и не надеялась спастись, сбежать. А когда наконец освободилась, обнаружила, что весь её мир обратился в прах. Дети её давно мертвы, похоронены в своих курганах — ибо без матери они зачахли и умерли. Посему она стала заботиться о тебе, Провидец. Её усыновлённом ребёнке. И явила тебе твою силу, которой затем смогла бы воспользоваться. Чтобы восстановить свой мир. Она подняла своих мёртвых детей. Приказала им отстроить город. Но всё это оказалось ложью, заблуждением, которое не могло обмануть её, но лишь привести к безумию…
— Именно тогда, — продолжал он, — ты захватил её, отобрал её власть. И вновь её ребёнок заключил Мать в темницу. Похоже, невозможно избежать троп, по которым ходит наша жизнь. К этой истине ты ещё не готов, Провидец. Пока не готов.
— И моё дитя тоже сделало меня узницей, — прошептала Мхиби. — Неужели это проклятье всех матерей?
— Лишь проклятье любви.
Слабый звук воя пронёсся в тёмном воздухе.
— Слышишь? — спросил мужчина. — Это моя самка, моя супруга. Она идёт. Я так долго её искал. Так долго. И теперь она идёт сюда.
При этих словах его голос обрёл более глубокий тембр. Будто уже не принадлежал человеку.
— И теперь, — продолжали звучать слова, — теперь я отвечу.
Его вой прорвался сквозь неё, вышвырнул сознание прочь. Прочь из пещеры, за неровно проросший лес, обратно на открытую равнину тундры.
Мхиби закричала.
Её волки ответили. Торжествующе.
Они вновь нашли её.
Рука коснулась её щеки.
— О боги, просто кровь застыла в жилах.
Голос звучал знакомо, но Мхиби не могла узнать говорившего.
Другой мужчина сказал:
— Здесь много такого, что превосходит наше понимание, Мурильо. Посмотри на её щёку.
— Она оцарапала себя…
— Она не способна рукой пошевелить, друг. И смотри, ногти чистые. Это не она себя поранила.
— Тогда кто? Я был здесь всё время. Даже старуха рхиви не приходила с того времени, когда я на неё последний раз смотрел, — и тогда никаких царапин не было.
