— Да, Вожак?
— Если вам выдастся возможность замолвить Королю слово… Я знаю, он прислушивается к вам, милорд.
— Бывает и так. Что я могу сделать для тебя?
— Гвардия, милорд. — Коммандер говорил шепотом, что было совершенно не в его привычках. — Видите ли, у меня двадцать человек, которых я хотел бы освободить. Они уже и так старше положенного возраста. Я говорил об этом, но… в общем, он даже не хочет со мной об этом разговаривать. А ведь это было бы им хорошим подарком к Долгой Ночи.
Дюрандаль вздохнул.
— Да, хорошим. Посмотрю, что удастся сделать.
Амброз явно не уделял внимания своим бесценным Клинкам, что уже само по себе было не к добру. Что это, неспособность принимать решения или он просто цепляется за прошлое, за старые, знакомые лица?
Согнувшись под ударами вьюги, канцлер верхом на маленьком горном пони медленно поднимался по тропе к дворцу. Если деревня казалась праздничной, то дворец был темен и мрачен как гробница, хотя людей в него набилось предостаточно. Чтобы пройти через прихожую, ему пришлось осторожно пробираться по узкому проходу меж лежанок и сундуков, на которых мрачно играли в кости при свете единственной свечи с полдюжины Клинков. Лестничный пролет привел его в другую казарму, где было чуть светлее, но собралось столько народа, что непонятно было, как они все смогут разместиться здесь на ночь. Кто это: повара, слуги, доктора, секретари? Он не заметил ни одной женщины; правда, он не заглядывал на кухню, которая, вполне вероятно, служила также общественной ванной и еще одной спальней. Люди кишели как пчелы вокруг матки — возможно, здесь присутствовали также портные, музыканты, сокольничие, виноторговцы, даже архитекторы и поэты, награжденные приглашением в Фэлконкрест. Должно быть, они руками и ногами бились за честь жить в этом муравейнике, а не в относительном уюте деревни внизу — ведь это доказывало их статус незаменимой элиты. Вот что бывает, когда короли пытаются убежать.
По крайней мере, в королевской опочивальне не было народу как сельдей в бочке. Здесь стояло несколько шкафов и большая кровать под балдахином, выцветший алый полог которого истрепался настолько, что лохмотья бархата хлопали по оконным переплетам, заглушая треск огня в очаге. В остальных помещениях воняло потом и заношенной одеждой, но здесь эти запахи заглушались гнилостной вонью язв, разъедавших Амброза IV. Он лежал, развалясь на перинах, и бледное, одутловатое лицо его еле виднелось из-под груды мехов. Что это у него под глазами — просто тени или плесень?
Он пережил четырех жен и сына; он никогда не видел своих внуков. После тридцати девяти лет правления все его королевство съежилось для него до размеров этой продуваемой сквозняком конуры, и даже дыхание требовало от него болезненных усилий. Дюрандаль преклонил перед ним колени.
— Встань, болван! — Голос Короля звучал устрашающе хрипло. — Мне там тебя не видно. Прости… что вытащил тебя… в такую погоду.
— Небольшая встряска мне полезна. Ваше Величество. Мне сказали, ваше самочувствие улучшается.
— Тебе сказали… Все, что мне нужно, — это отдохнуть немного! — Король упрямо нахмурил брови. Он все не желал признавать очевидного.
Дюрандаль с раздражением заметил, что Кромман стоит с этой стороны двери, почти не видный в своих черных одеждах. Он тоже сильно горбился теперь, зловещее черное пугало, но рыбьи глаза горели все той же акульей злобой.
— Что это мне говорили насчет скачек, — просипел Король, — будто ты обскакал моих гвардейцев? — Вопрос был задан не случайно, но с целью показать: у него имелись и другие источники информации — Дракон, в данном случае, но Кромман держал и собственную шпионскую сеть, не связанную с Отделом Государственной Безопасности. И наверняка было и еще что-то. Старый хитрый Амброз еще держал в кулаке свое королевство.
— Сир, подарив мне коня вроде Рубаки, вы вряд ли ожидали, что я буду кататься на нем на рыбалку. — Он все еще мог выдерживать королевский взгляд, не вздрагивая. — По дороге отсюда я предложил погоняться немного. Мои провожатые согласились, и я выиграл, обойдя их на полголовы — исключительно потому, что у меня лучше лошадь. Разумеется, это было глупо и опасно для лошадей. — Хорошо еще, Кэт об этом не слышала.
Король испустил что-то вроде кашля, что, возможно, означало смех.
— Двое вообще свалились, и ты обошел их на… три корпуса. Ничего, щенкам полезно… Пусть знают, кто лучше, — его тон сменился на раздраженный. — Что это ты приперся сюда портить мне каникулы?
Дюрандаль покосился на Кроммана.
— Ох, пусть его остается, — буркнул Король. — Все равно в скважину подслушает. В этом доме секретов не сохранишь. Стоит ли мучить умирающего человека личными распрями?
— Как будет угодно Вашему Величеству, — Дюрандаль порылся в мешке и достал свою папку с бумагами. — Мне нужны ваши инструкции по нескольким делам, сир. Нифийские повстанцы — самое неотложное из них, ибо их должны повесить в течение трех дней. Королевское помилование к Долгой Ночи…
— Повесь их.
— Двое из них совсем еще дети, сир, — тринадцать и…
— ПОВЕСЬ ИХ!
Нечасто за двадцать лет на посту канцлера Дюрандаль был близок к тому, чтобы на коленях умолять Амброза забрать у него золотую цепь. Есть вещи, которых даже преданность не может требовать от человека, и повешение детей — из их числа, и все же его решимость поколебалась при взгляде на умирающего деспота. Пусть Король не испытывал жалости к этим щенкам-мятежникам — Дюрандаль испытывал жалость к нему и не смог бы бросить теперь своего сюзерена.
— Хорошо, сир. Следующий вопрос. Казначей просит подтвердить его полномочия.
Он протянул бумагу, но Кромман бросился на нее как изголодавшая бродячая кошка. Он положил ее на доску для письма и протянул Королю вместе с пером. Амброз подписал бумагу не глядя. Секретарь забрал доску и вернулся в тень. Сколько же влияния у бывшего инквизитора на этого инвалида? Хотя бы личная печать еще блестела на королевском пальце.
После этого Король выслушивал его молча, в тишине, прерываемой лишь тяжелым дыханием. Каждый раз он ждал советов своего канцлера, потом кивал. Кромман получал его подпись и уносил свиток, чтобы запечатать его.
С нарастающим беспокойством Дюрандаль торопливо продолжал доклад. Поначалу они были учителем и учеником, потом — единой командой. Они могли спорить до хрипоты — и все же оставались единой командой, так было почти двадцать лет. Теперь он принимал решения, а Король одобрял их. Шивиалем правил стареющий канцлер, и это никуда не годилось. Он хотел уйти в отставку и хоть немного насладиться личной жизнью, которой никогда не знал, но не мог бросить сейчас своего поста. Трудно было не выругаться или не заплакать.
