Собравшийся перед царским дворцом народ не проявлял беспокойства, либо озабоченности. Он жаждал знать, что дальше-то: мобилизоваться на войну, либо готовиться встречать гостей. Что Верховный скажет — так тому и быть. Ну, а что мог предложить им Царь?
— Будем ждать дальнейшего развития событий, — сказал он, выйдя из своей резиденции. Мудро. Так и должен был сказать монарх, когда инициатива происходящего исходит не от него.
Впрочем, гуанчей этот ответ устроил. Они собрались кагалом, перетерли какие-то свои разговоры и ушли, присвистнув.
Царь свистнул в ответ, случившиеся поблизости собаки навострили уши и радостно завиляли хвостами. Ливонцы остались одни.
— Царь! — позвал Мишка и приблизился к нему, на всякий случай, кивая охранникам, как старым знакомым. — Нам надо посоветоваться.
— Пошли! — распорядился тот и энергичным шагом двинулся во дворец.
Хийси махнул своим товарищам рукой в жесте, выражающем ускорение, и пошел следом. Скоро на небольшой площади перед воротами дворца остались только смеющиеся собаки. Какую уж информацию они почерпнули для себя из сановного свиста — может, обещание бесплатной кормежки?
— Дозволишь говорить, государь? — как бы извиняясь, спросил Садко.
— Дозволю, — кивнул головой тот.
— Когда к тебе кто-то нагрянет, причем нежданно-негаданно — быть большим неприятностям, — сказал Илейко.
— В наше время даже купцы, промышляющие морской торговлей, окружены вооруженным народом. Так что они обязательно побряцают своим оружием. Но не это важно, — заметил Пермя. — Важно понять цель, с какой они будут трясти своими кистенями. Либо для солидности, либо для грабежа, либо для чего-то еще.
— У меня выслан народ, чтобы организовать встречу, — заметил с некоторой долей превосходства стратега над теоретиками владыка гуанчей. — Также разведчики из числа пастухов будут контролировать каждое их перемещение. Моих пастухов не могут заметить даже козы, так что совсем скоро будут известны все их тайные помыслы.
— Чьи помыслы — коз? — удивился Мишка. — Так на кой черт нам они сдались?
Все собравшиеся очень строго посмотрели на лешего, тот прикрыл рот ладонью: молчу, молчу.
— Царь! Пусть твои люди обратят внимание на попов, — продолжил Пермя. — Не на попов, конечно, а на их количество. Если их много — быть беде.
— Что это значит: много?
— Один священник — это для организации службы своим же людям, чтоб знали — не одиноки, мол, есть кому за них, грешных, помолиться, — попытался объяснить биарм. — Вот, если их куда как больше, то вполне вероятный шанс похода — насаждение новой Веры. А это всегда влечет за собой самую жесточайшую резню, грабеж и уничтожение прежних святынь.
— И откуда ты это знаешь? — удивился Илейко. — К вам же в Биармию попы пока не добрались?
— Вот потому и не добрались, что мы много про них знаем, — пожал плечами Пермя. — Впрочем, у них все еще впереди, к сожалению. Мы ж в одном мире живем! От новых веяний не отгородиться ни заборами, ни запретами. Пусть даже эти веяния будут очевидно вредными, но с ними придется считаться рано или поздно. Религия — опиум для народа.
Садко с удивлением посмотрел на биарма. Не ожидал он услышать столь разумные во всех отношениях слова от человека, всю жизнь просидевшего в дремучих лесах.
— В общем, осмелюсь посоветовать, Владыка, — сказал он. — Ждать надо лучшего, но готовиться к худшему. Вооружиться твоему народу не помешает, организовать караульную службу, любой информацией делиться с начальством. Есть оно, кстати, на случай войны?
— Так как же не быть, — вздохнул Царь. — Имеется у нас народное ополчение, так сказать. Вон — Эйно Пирхонен, тоже командир. Гвардии, конечно, маловато, а прочего войска и вовсе нет. Без надобности оно тут.
— Тогда у нас есть предложение, — заметил Пермя, даже как-то голос понизил, для вящей убедительности, что ли. — Выслушаешь?
Не успел главный гуанча как-то среагировать, в разговор снова вклинился Мишка.
— Я тебе говорил, Царь, мы не за корыстью пришли, — пылко произнес он. — Если с нами по — хорошему, то кроме ответного добра ждать от нас ничего не следует. Так что поможем тебе.
— Если, конечно, позволишь, — попытался сгладить бестактность своего корноухого друга биарм.
Властитель усмехнулся:
— У вас такая привычка: одному за всех говорить?
Илейко откашлялся, прочищая горло, и заметил:
— Если товарищ дело говорит, зачем же в сто глоток его слова повторять? Окажем, конечно, содействие. Только уж и ты, придет такое время, не откажись и нам помочь. Всем нам.
Илейко сделал ударение на последней фразе и многозначительно посмотрел на Садка. Тот лишь вздохнул в ответ.
Музыкант не привык строить какие-то иллюзии, если приходилось иметь дело с власть предержащими. Их загадочные цели наступления всеобщего счастья всегда и везде достигались обманом, насилием и убийствами. Царь, не моргнув глазом, наобещает с три короба, а придет время отвечать за свои слова — также искренне от них откажется. Наместники бога на Земле, как принято их считать, отчего-то поголовно представляют своего высшего Вседержителя в самом невыгодном цвете — цвете лжи. Какие бы оды не пелись библейским Давидам и Соломонам, а были они первостатейными подлецами, может, просто Master у них, как и у их последователей, другой? Не тот, что дал Моисею — Вяйнемёйсену скрижали со своими Заповедями? Самозванец?
Но делать, конечно, нечего: Царю надо помочь. Как бы эта помощь ни обернулась позднее, но другого выхода нет. Ломиться к кораблям с плачем «заберите меня отсюда» можно только в одурманенном опием состоянии. Тем самым опиумом, что применяется для цельного народа, как заметил умудренный Наследник-биарм.
Будучи на острове без определенного рода занятий, Садко, коротая время прогулками, пристрастился к самоедству. Точнее, самоедство пристрастилось к нему. Стыд за всякие поступки, совершенные им за прожитую жизнь, накатывал волнами. Это было неправильно, это было мучительно. Зачем старое ворошить? Без ошибок жизнь прожить невозможно, к тому же прошлое-то не воротишь, вот только памяти это не скажешь. Она услужливо выдавало в самые неподходящие моменты былые сцены, заставляя музыканта в бессилии мотать из стороны в сторону головой, словно отгоняя дурные мысли. Без толку.
Садко недолюбливал Морского Царя, считая его высокомерным и заносчивым. С другой стороны именно ему он был обязан своей жизнью, а перед этим — своим положением в Новгороде и, чего таить — богатством. Держит его на острове, как диковинную зверюшку, которая всегда может развлечь — это, конечно, обидно. Но зато именно потому, что он оказался на ограниченном пространстве на неограниченное время, появилась возможность оглянуться назад, оценить, так сказать, прошлую жизнь. Своих грехов у него было предостаточно, но это, оказывается, вовсе не означает, что он не должен брать на себя грехи других людей. Только так можно их простить, а себя, любимого, пусть Господь прощает.
