— Ты не совершил никакого преступления.
— Я уничтожил Челюсти Хольцбекского Волка. Нашу величайшую святыню. Я разбил их своим молотом, освященным в этом Храме.
— И, вероятно, спас Мидденхейм от ужасной участи. Ты отважный человек.
«Не заходи в тень».
— Я… — Эйнхольт начал подниматься.
— Ульрик готов простить тебе еще тысячу подобных подвигов. Ты знаешь, когда доблесть важнее обладания. Когда город важнее Храма. Эта жертва сделала тебя любимейшим чадом Ульрика. И тебе не в чем раскаиваться.
— Но сон…
— Твоя совесть не приемлет то, что ты сделал, и это понятно. Ты считаешь себя виноватым в том, что просто был частью такого важного события. Но твоя душа чиста. Спи спокойно, Эйнхольт. Воспоминания угаснут. Сны потускнеют и уйдут.
Эйнхольт поднялся на ноги, развернувшись к сухой фигуре старца в жреческой одежде.
— Это… это не то, о чем я видел сон, отче. Я знаю, что уничтожение Челюстей было правым делом. Если бы этого не сделал я, их разбил бы Арик, или Грубер, или Левенхерц. Мы все знали, что этого не миновать. Я не раскаиваюсь в своем поступке. Я бы сделал это снова, если бы события повторились.
— Рад это слышать.
— Отче, мне снился сон о маге. Он сражался вместе с нами. И он погиб. Невидимый мир, в котором обитает Ульрик, этот мир, чуждый мне… растерзал и сломал его. Магия, отче. Я о ней ничего не знаю.
— Продолжай.
— Прямо перед битвой он говорил со мной. Никого из нас он не знал, кроме меня. Он сказал…
«— Эйнхольт.
— Вы знаете меня, господин маг?
— Твое имя просто пришло ко мне. Невидимый мир, над которым ты насмехаешься, сказал мне его. Эйнхольт. Ты отважный человек. Не заходи в тень».
Эйнхольт заметил, что молчит.
— Так что сказал тебе маг? — подтолкнул его мысли священник.
— Он сказал, что невидимый мир знает меня. И этот мир сказал ему мое имя. Он предупредил меня, чтобы… чтобы я не заходил в тень.
— Маги — глупцы, — сказал жрец, отворачиваясь от Эйнхольта с легкой дрожью. — Всю мою жизнь, а она была весьма долгой, можешь мне поверить, я не доверял словам волшебников. Он хотел запугать тебя. Маги часто так делают. В этом часть их силы: драматические позы и игра на страхах честных людей.
«Я так и думал», — с облегчением сказал сам себе Эйнхольт.
— Эйнхольт… брат… вокруг нас немыслимое число теней, — сказал старый жрец, указывая трясущейся, хрупкой рукой на множащиеся тени, падавшие на пол Храма от алтаря, свечей, узких окон…
— Ты не сможешь всю жизнь избегать их. И не пытайся В Мидденхейме им нет числа. Не обращай внимания на дурацкий лепет этого мага. Ты же можешь так поступить? Ты отважный человек.
— Да, отче, спасибо. Я с благодарностью принимаю ваши слова.
Снаружи донесся звон заутреннего колокола. На фоне этих звуков прозвучал грохот… копыт. Нет, переубедил себя Эйнхольт. Рассветный гром. Буря ранней зимы проверяла на прочность деревья Драквальда. Вот что это было.
Он повернулся, чтобы продолжить разговор с жрецом, но старика простыл и след.
Вот уже почти час он лежал в храмовой бане, когда Каспен нашел его.
— Эйнхольт? — Голос Каспена нарушил распаренную тишину. С того момента, как Эйнхольт улегся в ванну, он не слышал ничего громче всплесков воды и звуков, с которыми храмовые слуги наполняли баки для нагрева воды в соседнем помещении.
Рыцарь сел в каменной ванне, отжал воду из своей козлиной бородки и посмотрел на своего рыжего собрата.
— Что такое, Кас?
Каспен был одет в рабочую храмовую рубаху, штаны и сапоги Огненная грива была собрана на затылке в хвост, перетянутый кожаным ремешком.
— Тебя не было в койке, когда мы поднялись, а когда ты не появился к завтраку, Ганс послал меня на поиски Парни из Серого отряда сказали, что видели тебя в Храме на рассвете.
— Со мной все в порядке, — сказал Эйнхольт, отвечая на молчаливый вопрос своего друга, но почувствовал он себя глупо. Подушечки его пальцев побелели и сморщились, как сушеные фрукты, а вода в каменном бассейне давно остыла. «Ульрик, человеку не может потребоваться целый час, чтобы смыть с себя ночной пот!»
Но может потребоваться куда больше усилий, чтобы смыть неприятный налет с души.
Эйнхольт вылез из ванны, и Каспен бросил ему грубое полотенце и рубаху. Пожилой воин стоял на каменном полу, капли воды падали с него на плиты, он усиленно вытирал влагу и отмершие частички кожи шершавой тканью.
— Значит… все в порядке. — Каспен повернулся к двери и подхватил со стола намазанное разбавленным медом овсяное печенье. Эйнхольту был знаком этот тон. Они с Каспеном сильно сдружились за годы, прошедшие с той поры, как рыжий парень присоединился к Отряду. Это было… двадцать лет тому назад. Тогда Эйнхольт был в самом расцвете сил, ему было двадцать пять, а юный Каспен был одним из тех щенков, что были отданы ему в обучение. Длиннорукий и неуклюжий рыжий подросток познакомился со вторым волчонком Эйнхольта уже в первом бою.
«Драго».
Эйнхольт натянул рубаху и накинул полотенце на шею.
— Что у тебя на уме, Кас?
— А что у тебя? Снова этот сон?
Эйнхольт вздрогнул. Каспен был единственным человеком в Отряде, который знал о его снах.
— Да. Нет.
— Это что, загадка? Что случилось?
— Спал я плохо. А почему — не помню.
Каспен жестко посмотрел на него, очевидно, ожидая большего. Когда продолжения не последовало, он передернул плечами.
— Ну, старик, ты хорошо отдохнул, чтобы помахать молотом?
В промежутке между третьим и шестым колоколами каждый Храмовник оттачивал свои боевые навыки. Каждый день недели, независимо от уровня опыта и срока службы в рядах Волчьих Отрядов. На учебном дворе Грубер, Драккен, Левенхерц и Брукнер уже работали вовсю, так же, как и Волки из Красного Отряда. Другие Белые Волки сейчас несли караульную службу в Храме.
Эйнхольт и Каспен в полных доспехах спустились во двор по ступеням, откинув шкуры так, чтобы они не мешали работать с молотом. Утро было сырым и прохладным, хоть предрассветная гроза уже прошла. Свет осеннего солнца натыкался на ряд навесов на восточной стороне двора и заполнял его длинными тенями. Грубер и другие Белые Волки работали в тени у ряда деревянных тренировочных столбов, совершенствуя мастерство и развивая силу с помощью молотов, которые были вдвое тяжелее боевых. Красные Волки боролись на соломенных матах или толкали тяжелые камни на дальность. Эйнхольт не испытывал желания присоединиться к кому-либо Он остановился посреди двора, на хорошо освещенном пятачке Там, где не было теней.
— Пусть Ульрик направляет нас, Каспен, — сказал Эйнхольт, как он говорил каждый раз на этом дворе, приступая к тренировке.
