Катались с обледенелых склонов горы на салазках и на донцах от прядок — чтобы лен хорошо уродил. На льду Десны тешились кулачными боями — и парами, и стенка на стенку. Ездили наперегонки на санях и верхом. Неслись вокруг горы лихие тройки — с песнями, со свистом. Чествовали молодожёнов: то песнями величали, то на санях катали, то заставляли целоваться раз по двадцать, то в снегу закапывали.
Шла Масленая неделя — первая неделя месяца сухого[31]. Провожали Зиму-Морану и готовились встретить Морану-Весну. В седьмой день первого весеннего месяца свершится чудо: выведет Даждьбог черноволосую коварную красавицу Морану из подземного царства, и станет она вместо холода и гибели нести миру тепло, обилие, радость.
Всё нынче было напоказ: и богатые шубы, и расписные сани, и разукрашенные лошади, и удальство, и разгул. Только за всем этим весельем чувствовалась неизбывная тревога. Все знали: с севера идёт царь Ардагаст с непобедимым войском, с богатой добычей. Что-то ждёт теперь ослушников? А кого страшней было ослушаться — царя или могучих тёмных богов? А вдруг да разразится ещё их гнев над ним и его воинами? Солнце небесное и то на ночь в преисподний мир уходит.
Может быть, от этого страха и гуляли отчаянно, с безобразиями. Даже степенные, уважаемые мужи позволяли себе многое, а молодёжь и вовсе удержу не знала. Обрезали у коней хвосты и упряжь, опрокидывали сани, охальничали при всём народе, воровали в соседних сёлах всё, что могло гореть. Воровали, конечно, не просто так, а для священного костра. И вообще чуть ли не всякое озорство в эти дни оправдывалось прадедовским обычаем. Если в ином мире непорядок, боги между собой разбираются, то что со смертных взять? Больше всех озорничали сарматы. Носились с гиканьем на буйных конях, сбивая людей, перескакивая через плетни. Приставали без разбору к девкам и к замужним. Чуть что, лезли в драку, выхватывали оружие: «Венед, воевать умеешь? Покажи!» Были это не росы, а роксоланы.
Наконец в шестой день сухого разнеслось: «Идут! Идут!» С севера, из-за речки Рожаницы, показались, блестя доспехами на солнце, конные росы. Ветер колыхал красное знамя с золотой тамгой. Рядом развевались стяги лесных племён: дреговицкий с золотым львом, нурский с волчьей головой, северянский с чёрным орлом. Сурово, молчаливо глядели царь и его воины на празднично наряженную толпу, и под этими взглядами невольно умолкали даже пьяные. За конной ратью шла пешая, следом понуро брели пленные голядины. Эти, впрочем, были рады, что поплатились свободой, а не жизнью.
Толпа поначалу совсем притихла, не ожидая для себя ничего хорошего. Потом, увидев северянскую дружину, стали высматривать своих родных, приветствовать их криками, спрашивать о тех, кого в рядах не было видно, — ранены они или... Воины-северяне махали своим руками, откликались им на ходу, но из строя не выходил никто — таков был строгий приказ царя, ибо неизвестно было, что ждёт росов у Медвежьей горы, — может быть, засада. Воины из других племён ругали собравшихся вместо войны на праздник северян, обзывали их трусами, лежебоками, медведями в берлоге.
У ворот священного грродка стояли главные правители Черной земли — Доброгост, Чернобор, Воибор. За ними теснились старейшины. Рядом с верховным жрецом были только его жена — ведьма Костена — и зять-помощник Скирмунт с Невеей. Сильно потрёпанный волками Шумила отлёживался в чаще, Лаума выхаживала его, а Бурмила рыскал по лесам, собирая самых отчаянных голядинов, бежавших от росов в дебри. Владыки Северы стояли пешие, опираясь на посохи. А над ними всеми возвышался, восседая на породистом коне в серебряной сбруе, немолодой уже, но красивый сармат в кольчуге с большой золотой бляхой в виде оленя на груди и красном плаще с похожей на росскую тамгой — царь роксоланов Роксаг, Сияющий Олень. Увидев его, Ардагаст насторожился, готовый ко всему. Этому красавцу и удальцу с чёрной кудрявой бородой и тонкими закрученными усами везло решительно во всём и всё сходило с рук. Он с одинаковой лёгкостью соблазнял женщин и обманывал царей, многие, особенно сами роксоланы, считали его любимцем Артимпасы — богини войны и любви.
Его племя владело богатейшими землями Скифии от Днепра до Танаиса, летом пасло скот у развалин Гелона и других будинских городов (не забираясь, однако, в леса), зимой — на прежних пастбищах царских скифов у Днепра и Меотиды. В своё время он отложился от великого царя сарматов, похитил его жену и вместе с Фарзоем загнал царских сарматов далеко на север. Когда же Фарзой бился с легионами, Роксаг предал и его. Но когда в Империи появились три кесаря сразу, именно Роксаг пошёл вместе с Инисмеем за Дунай и надолго отбил у римлян охоту продвигать границу Империи за эту реку. При этом осторожный и хитрый Фарзой оказался вроде бы и ни при чём: ну, воевали роксоланы с римлянами, а заключить мир помог Инисмей. Роксаг покорялся то Фарзою, то не ладившему с ним царю аланов Гоару, чьи владения простирались от Танаиса до границ Хорезма, а при случае ещё и грозил снова привести на юг царских сарматов. В степи говорили: «Есть три великих царя сарматов, но кто из них самый великий, решает Сияющий Олень».
Этот-то царь сейчас приветственно поднял руку, хитро и весело улыбаясь Ардагасту: мол, угадай, что я тебе приготовил. Зореславич небрежно ответил на его приветствие и окинул укоризненным взглядом старейшин в роскошных шубах:
— Празднуете, лучшие мужи Северы? Пируете?
— Пируем, во славу богов и предков, — степенно отозвался Доброгост. Старейшина не дерзил царю, не обзывал безбожным и окаянным, но от недавнего подобострастия не осталось и следа.
— Мы вот тоже... пировали. На кровавом, огненном пиру! Напоили гостей незваных — упились они, не проспались. А вы вот и званые не явились. Жрали блины да вареники, пока мы за вашу Дебрянщину кровь лили! Помянули вы хоть блинами тех северян, кто в битве пал, кого нелюди Гимбутовы съели?
— Заложных и неупокоенных поминают на святки да на Ярилу, — преспокойно ответил великий старейшина.
— Кто в святом бою за светлых богов погиб — не заложные! — возмущённо выкрикнул Славобор.
— За тех, кто погиб, ты в ответе, отроче неразумный, — наставительно произнёс Воибор. — Ты их на войну повёл, не я.
— Да, он повёл! И потому отныне великий воевода северянский — Славобор Славятич, а не ты, трус и изменник! — властно произнёс царь росов.
— На великое воеводство меня племя поставило, — выпятил грудь Воибор.
— Вы теперь не только в племени живете — в царстве. Моём царстве!
— А мы тебя, Зореславич, царём не хотим, — всё тем же спокойным тоном уведомил Ардагаста великий старейшина. — Не нужны нам подвиги твои да войны. Соседи из-за тебя на нас пошли. Что же дальше-то будет? Мы люди тихие, а ты на нашу землю битвы богов накликаешь, чтобы от неё одно пепелище осталось. Пусть лучше с нас дань берёт Роксаг. Он и веры нашей не трогает, капищ не разоряет, святых жрецов не губит. Будем кланяться великому царю, чтобы нам быть под царём роксоланов.
