на него, как кролик, загипнотизированный взглядом хищника.
Прежде чем Элайт осознал это, топот приближающихся слуг и охранников, спешащих на крик хозяина, внезапно прекратился.
Эльф повернулся в сторону открытой двери. В зале за открывшейся дверью стояли десятки вооруженных людей, так же, как и ребенок, побледневшие и застывшие, словно статуи.
Один из охранников впрочем быстро очнулся и пробрался в комнату, на его чешуйчатом лице застыло выражение благоговения и опаски.
– Элайт? Кузен? Положите меч, прежде чем вы убьете их всех, – тихо произнес Тинхерон. – Они поражены ужасом при виде дракона, и это очень плохо.
Но Элайт не хотел убирать клинок. Он так хорошо подходил к его руке, словно был создан исключительно для его хватки. Ярость дракона тоже была ему знакома – это было естественное продолжение гнева, его постоянного спутника, обычно скрытого под хрупкой оболочкой власти, богатства и язвительного остроумия.
Эльф медленно повернулся к неподвижному Олтенниусу, на пухлом лице которого застыло выражение, обозначающее одновременно ужас и триумф. Олтенниус Благословенный Гондом вновь преуспел, а Элайт снова потерпел неудачу.
С большим трудом эльф успокоил свой гнев и освободил ярость дракона, которую вызвал. Когда лантанец стряхнул с себя последствия заклинания, Элайт вытащил свой второй меч и передал его человеку.
– Защищайся, – тихо сказал он, – и предстань перед судом, как и все те, кто позорит лунный клинок.
Суд закончился быстро. Элайт вырвал коробочку – результат тысячелетних неустанных усилий – из мертвой руки Олтенниуса Благословенного Гондом и швырнул ее к дальней стене. Устройство разбилось, осыпаясь на пол осколками дерева, фрагментами металла и проволоки.
Все еще сжимая лунный клинок в руке, он повернулся в сторону Эвермита, ожидая смерти. Конечно же, он умрет, ибо кто же еще опозорил этот меч, больше, чем он? Он пытался использовать древнюю эльфийскую магию, чтобы удовлетворить свою гордыню. Нелепые рассказы Воло, самонадеянность Мелшимбера – это всего лишь тени по сравнению с его преступлениями.
Да, даже сейчас, когда таинственный эффект устройства начал исчезать, Элайт почувствовал, как в мече собирается сила, и смертельный жар начал опалять его руки.
Сильная чешуйчатая рука опустилась на его плечо, и Тинхерон протянул металлические ножны. Он умоляюще смотрел на него золотистыми глазами.
– Лорд Кроулнобар, – сказал он просто, но эти слова имели особенные значения: честь, ответственность, семья.
Отчаяние ускользнуло в какое-то скрытое место в душе Элайта, где оно, без сомнения, будет с яростью ожидать своего часа и планировать следующее возвращение. Элайт опустил лунный клинок в ножны, где он будет ждать своего законного владельца.
Полудракон аккуратно убрал в сторону, вложенный в ножны, клинок и с сожалением посмотрел на разбитое устройство.
– Это точно было необходимо? Что насчет лунного клинка Кроулнобара и леди Азарии?
Действительно, что? Кто бы мог сказать точно, кроме самих богов, создавших эту смертельную игру?
Элайт одарил ребенка ободряющей улыбкой.
– Только, когда достигнет совершеннолетия, – тихо промолвил он, – она рискнет.
Публикуется впервые
Когда мы писали “Город Роскоши”, я и Эд Гринвуд обсуждали прошлое Глубоководья, не просто в ретроспективе, а через “истории героев”, рассказанные Таэросом Хоуквиндом. По сюжету, Таэрос, младший сын торговой элиты Глубоководья, секретно работал на Глубокие Воды, коллекционируя рассказы и легенды о героях Глубоководья, которые он намеревался преподнести в качестве подарка Азуну V, несовершеннолетнему королю Кормира.
Но время и обилие слов доказывали о смертности сего начинания. Хотя связь с Глубокими Водами в новелле была, но ни один рассказ Таэроса не был включен. Вот история, которую он написал, пока ждал своих друзей, прибывающих в их убежище в доках. Она рассказывает об истории знаменитой достопримечательности Глубоководья.
За много поколений до водружения людьми и эльфами первого камня в Долинах, с которого началось новое летоисчисление, маленькая банда варваров построила себе дом около глубоководной гавани. Это было хорошее место, с прекрасной охотой в окружающих лугах и лесах. Так много рыбы было в море, что вода не могла удержать ее. Так и было, на протяжении каждого летнего полнолуния, маленькие серебряные ранчионы выбирались на берег, чтобы отложить яйца. Сбор этих скользких и вертлявых рыб считался отличным спортом, поводом для песен и плясок. Никто так не наслаждался лунной охотой как Сима, одна из двух дочерей местного бондаря. Сима была восхитительной девушкой, — круглая как ягодка и смуглая как крапивник. Но ее сестра Эрлиэн не уступала ей в красоте, она была длинной и красивой, с волосами цвета красной пшеницы, и именно ей был предназначен взгляд вождя Брога. Горькими были его слезы, когда был проведен жребий для дани дракону, и камень краснее красной пшеницы упал рядом с алтарем для жертвоприношений.
В те времена земли от моря до моря были под властью драконов, и каждый год они прилетали за своей данью — одна дева, убитая на алтаре, чтобы соблазнять с расстояния небес короля дракона. Каждый год вождь бросал горстку камней на алтарь: красная и белая речная галька, смолисто-черный уголь, груды янтаря различных оттенков от бледного светлого до коричневого. Воля богов решала, какой камень упадет ближе к алтарю. Дева, чей цвет волос был ближе всего к цвету несчастливого камня, становилась летней жертвой.
Ничто в деревне не могло спасти Эрлиэн, так как только у нее были такие красные волосы.
Столь сильной была любовь вождя Брога к Эрлиэн, что он не мог отдать ее в жертву. С помощью угроз и уговоров он переманил на свою сторону деревенского бондаря. В день первого летнего полнолуния, в ночь бега ранчионов и пира драконов, Брог объявил пир. Бондарю было парой пустяков добавить в вино травы, из-за чего вся деревня впала в сон. Все выпили, но не бондарь и Брог, и когда Сима заснула, они втерли в ее волосы ягодный сок, пока волосы не стали краснее красной пшеницы, а затем привязали ее к алтарному камню.
Селяне пробудились в полнолуние от грома крыльев, как только два красных дракона прилетели за своей данью: воитель вирм известный как Хиста’киамарх и его помощница, жрица, чье имя не возможно было произнести человеческим языком. Они внушали ужас, и огромным был испуг Симы, когда она обнаружила себя привязанной вместо сестры.
- Я преданна! - завопила она. - Я не была выбрана в жертву! Другая должна умереть, но не я!
Воин вирм посмотрел на
