Вера Камша - Кесари и боги (сборник)

– Я – фидусьяр генерала ордена, – напыжился голубь, – значит, это могу быть только я. И рисовал ювелир меня. Целых два дня.

– Хорошо, ты, – пожал плечами Хайме и перевернул жетон. На тыльной стороне кружил внушительный коршун. Надпись под голубем гласила «Кротостью…», а над коршуном – «…и убеждением!» Читать фидусьяр не умел, но ему хватило рисунка. Коломбо отвернулся и спрятал голову под крыло. Возмутился и обиделся.

Раньше бы на кощунника обрушился ливень угроз и поучений, но с тех пор, как Хайме обрел второго спутника, Коломбо предпочитал злиться молча. Дон Луис напоминал о себе, лишь когда того требовало дело, но фидусьяр чуял коршуна даже сквозь стены и крыши. Первое время голубь то и дело впадал в панику, пытаясь забиться за пазуху или требуя свой мешок. Потом привык и даже научился извлекать удовольствие из своего положения. Возвращаться на голубятню Святого Павла, чтобы затем перейти к какому-нибудь младшему дознавателю, Коломбо не хотелось отчаянно, а после первой же аудиенции его святейшества фидусьяр пришел к выводу, что все не так уж и плохо. О коршуне не знал никто, зато спутника, обласканного Папой онсийца видела вся Рэма. Коломбо пыжился, взмахивал крыльями, урчал и в эти мгновенья прямо-таки лучился довольством. Впору позавидовать. Увы, Хайме внимания к его персоне и знаков расположения сильных мира сего для счастья было мало.

Ничто не скрипнуло и не шелохнулось, но бывший импарсиал быстро поднялся и шагнул к двери. Знакомый стук раздался почти сразу: капитан Лиопес, давно ставший для Хайме Алехо, явился раньше, чем собирался. Впрочем, порученное ему дело на сей раз было пустяковым.

– Все готово, – с довольным видом объявил бывший браво. – Дон Хайме, вы опять смотрели сквозь стены? Здравствуй, птица.

Лиопеса Коломбо расслышал. Нанесенные оскорбления требовали отмщения и находили его в виде нежности к посторонним. Голубь радостно заворковал, распустил хвост, в котором не было ни единого темного пера, и взлетел на плечо капитана. Увы, Лиопес не только не понимал фидусьяра, но даже не знал, что тот мыслит или что-то вроде этого. Куда больше его волновала чистота костюма.

– Ты не на птичьем дворе, – напомнил голубю Хайме, усугубляя обиду. Коломбо промолчал. Генерал ордена усмехнулся и кивком указал гостю на жетоны:

– Взгляни. Один твой.

– Бонавентура? – узнал руку мастера Алехо. – Хороши… Особенно когтистый. Жаль, на оборотной стороне. Такого бы на кинжал!

– Бонавентура принимает разные заказы. – Хайме неторопливо развязал кошелек. С Лиопесом можно говорить обо всем. Кроме того, что понимает лишь Бенеро. – Сколько я тебе должен?

– Ужин обошелся в двенадцать золотых. С учетом куанти урожая семидесятого года – недорого.

– Скорее дешево, – уточнил де Реваль, отсчитывая монеты, и неожиданно добавил: – Я дал этот обет ровно двадцать один год назад.

– Вы ждали столько лет? – удивился Алехо. – Странно, обычно ваши обещания исполняются быстрее. Дали слово, что Бутор сцепится с лоуэллским ведьмоловом, и они второй год никак не расцепятся.

– Действительно, – согласился де Реваль.

Знали бы не нашедший покоя лоасский полковник и его адъютант, что смиренный петрианец с помощью вылезшей из могилы тайны подарит передышку всему мундиалитскому миру и добьется признания Папы. И все бы хорошо, только Онсии от чужих войн ни тяжелее, ни легче. Когда страну грызут снаружи, костры внутри чаще всего гаснут, но Фарагуандо отвечает охотой на еретиков как на лоасские притязания, так и на вырванные у Бутора уступки.

– Вы снова думаете, – Алехо, не пересчитывая, ссыпал монеты в кошелек, – а ведь думать – грех! Так учит нас «святой Мартин».

– Я не думаю, – почти не соврал Хайме, – я вспоминаю. Как готовился вступить в полк Карлоса де Ригаско и на радостях пригласил на ужин всех, кто был рядом. Ужин не состоялся, потому что все погибли. Кроме меня и младшего де Гуальдо. А теперь я даю ужин своим офицерам. Ужин перед войной…

Коломбо недовольно завозился, и Лиопес рассеянно погладил белые перья. Обычно фидусьяр не признавал фамильярностей, но сейчас он был слишком обижен. Голубь кокетливо заурчал. При всех своих способностях и тайнах он был безнадежно глуп.

– Вы не полковник, дон Хайме, – Алехо понимал больше, чем говорил, – вы – генерал. Я вам до вечера нужен?

– Нет.

– Тогда наведаюсь на старую квартиру.

Лиопес аккуратно пересадил все еще воркующего Коломбо на окно и исчез. Хайме взглянул на часы. До «полкового ужина» было еще далеко. Можно заняться делами, но должен же этот день хоть чем-то отличаться от других! Генерал ордена Пречистой Девы аккуратно выложил в ряд оставшиеся одиннадцать жетонов, чередуя голубей и коршунов, достал бумагу, очинил перо и зажег свечи. Не потому, что стемнело, просто живой огонь будит память…

– Император ждет, – объявил рябоватый офицер в черном с оранжевой оторочкой мундире, и двое живо напомнивших Фарабундо белобрысых гигантов раздвинули алебарды..

Инес быстро глянула на Бенеро, тот невозмутимо взял супругу под локоть и провел меж солдат. Освещенная всего двумя светильниками приемная была пуста и потому казалась огромной. За тяжелыми портьерами виднелась открытая дверь, над которой красные длинноногие волки вздымали щит со своим коронованным собратом и луной. Под щитом возлежала огромная собака. Почуяв чужаков, она подняла тяжелую, почти драконью голову и глухо зарычала.

– Впусти, – пророкотало из комнаты, – лежать, Шварциг. Лежать!

Пес послушно уронил голову на лапы, но рычать не прекратил. Инес захотелось ухватиться за мужа, но не уподобляться же Мариите, и потом собака – это только начало. Если повелитель Миттельрайха снисходит до городского лекаря, готовься к неожиданностям.

– Входите, – велел все тот же голос, и они вошли. Герхард Ротбарт стоял у окна, глядя в неяркое небо. Заслышав шаги, он неторопливо повернулся. Знаменитая, не тронутая годами рыжина в сочетании с почти черными бровями и бородой придавала императору варварский вид, да Ротбарты и были варварами. Удачливыми, умными и жестокими. И еще они умели помнить, потому что на массивном письменном столе красовался бюст рэмского патриция, а с полотна над камином грозил мечом рыжий великан в плаще из волчьих шкур.

– Именно так, – перехватил взгляд Инес Герхард, – Константин Одинокий и Вольфганг Ротбарт. По мнению латинян – враги, а по-моему – истинные создатели Миттельрайха. Волку легче иметь дело с волком, а не со стаей собак, кошек и мышей. Вы так не думаете, герр Йонас?