Олег Серёгин - Дети немилости

Выговорив это, арфистка окончательно застеснялась, вернулась на место и чуть ли не спряталась за свою арфу. С первого ряда поднялся певец – высокий седой рескидди, больше похожий на витязя светлого воинства Арсет, чем на скромного музыканта. Он шагнул на сцену и сделал знак прочим. Я порадовался: будут петь, на знакомом языке и с новой мелодией – слушать это должно быть повеселей, чем внимать древнему исступлению айина.

Прозвучали первые аккорды.

...У меня потемнело в глазах. Сердце сдавило.

Когда-то эту песню пели в Данакесте.

Были Весенние торжества – не те, что стали трагедией моего дома, а другие, за два года до тех, еще не омраченные никаким горем. Через несколько месяцев я, блестящий курсант, закончу Академию; еще через месяц Лаанга поднимет Эрдрейари, вскоре отец отправит меня в Хоран, а Комитет магии зафиксирует пробуждение высшего времени... но тогда история еще не начала свой отсчет, и в безвременной древности, в блаженном золотом веке, по Большому танцевальному залу я кружил ослепительную княжну Аливу. Тонкий ее стан изгибался в моих руках, кошачьи чуть раскосые глаза блестели беззаботным весельем; вокруг проносились разряженные пары, флейты задыхались от любви, золотые огни парили под сводами зала, отражаясь в высоких, как окна, зеркалах... Когда танец окончился, мы вышли на балкон. Празднество длилось долго, и распорядитель двора время от времени устраивал перерывы в танцах, представляя гостям различные искусства – то мимическую миниатюру, то забавную театральную сценку, то певицу или певца.

Зал сиял, а снаружи успело стемнеть; это в Рескидде Весенние торжества действительно приходятся на пору торжества весны, а в Кестис Неггеле еще лежит снег, сумерки наступают рано. В иные годы праздник проходит на трескучем морозе. Но тогда стояла оттепель, Янева и Неи успели освободиться ото льда; сугробы чернели внизу, слабый ветерок доносил запах пробуждающейся земли. Мы стояли, разгоряченные и задыхающиеся, приникнув друг к другу, я обнимал обнаженные плечи Аливы, белые как мрамор, и вокруг дышала весна, и звезды смотрели на нас; забыв о сомнениях, я спросил ее согласия – и услышал самый желанный, вымечтанный ответ...

Под серебрянооким небом, в синей весенней тьме я целовал будущую владычицу полумира, императрицу Уарры, а за высокими дверями светились огни, и пел чистый летящий голос.

Голубиный небосвод

Распахнулся надо мной,

И теперь я сам не свой,

Вроде прежний, да не тот.

В высоте да в синеве

Протянулись облака.

И дорога мне легка:

Всюду ласка да совет.

Я иду, и шепчет степь

Вслед: «Счастливого пути»,

И не тяжко мне идти,

И не страшно умереть.

Я встал и вышел из зала.

Не помню, оглянулся ли кто-нибудь. Лица, стены, огни – все слилось в расплывчатое пятно света, которое сменилось пятном тьмы, когда я затворил за собой дверь. В коридоре было темно и совершенно тихо – работали заклятия звукоостановки. Я потряс головой и сделал несколько шагов в ту сторону, где было чуть светлей.

Нерадостная догадка пришла: став императрицей, Алива тем самым сделалась бы Госпожой Бездны. Добрый дух, она подходила для этого меньше всего, куда меньше, чем Эррет, существо древнее и безжалостное. Та, что любит играть честно, способна заменить любого из нас, и Она всевластна; Лива погибла случайно, но кто создал эту случайность? Я тихо засмеялся. Древний айин точил золотые когти о душу. Как просто. В занебесной пропасти Немилостивая Мать пожелала Себе забавы, и что Лива, что единственная жизнь, пусть жизнь светлейшего на земле сердца, если нынче Она желает взглянуть на мировую войну...

Какое зло можно причинить врагу, который настолько огромнее человека?

По крайней мере, испортить Ей развлечение.

Мне стало почти весело.

В конце коридора через приотворенную дверь светила луна. Дверь вела на внешнюю лестницу, по которой можно было подняться на прогулочную крышу или спуститься на улицу. Там ждали прохлада и ветер, и шумный ночной город со своей жизнью. Я не хотел ни о чем думать: я уже все решил. Стоило остудить голову и немного отвлечься. Пусть я не игрок, а фигура на доске, это не значит, что я согласен отдаться на волю судьбы. Мысль должна оставаться ясной.

Я пошел навстречу луне.

Светлый луч брезжил над пустотой.

Он был как натянутая струна, как дорога, мощеная серебром; путь по нему длился бесконечно. Акридделат, в сосредоточении своем утратившая все чувства вещного мира, тем не менее, сознавала, что духовное зрение еще не открылось и луч – всего лишь иллюзия, путеводная нить, протянутая ей Средней Матерью. Она не знала, сколько времени уже минуло для ее тела, что осталось далеко позади, среди мозаик закрытого покоя, и сколько еще пройдет, прежде чем настанет пора вернуться. Здесь время текло иначе.

Тысячи тысяч лет назад там, в пустой безоконной комнатке она села на пол перед широким зеркалом, сжимая в руке письмо уаррской наставницы, Старшей Сестры Тайенет; до сей поры стояли в глазах строки, аккуратные и медлительные, как у человека, научившегося грамоте уже взрослым. «Радуйся, Мать Младшая...» На гладком, теплом полу голубого камня Акридделат долго сидела, перечитывая письмо: отрадным оно было и страшным. Потом, напоследок, подняла глаза на мозаичное изображение Арсет над зеркалом – и опустила веки.

За тысячи тысяч шагов отсюда, в вещном мире, оставалось тело Младшей Матери; из тех, кто принимал высокое звание, она была третьей, носившей имя Акридделат. История религии насчитывала тысячи лет, сотни первосвященниц сменились, но лишь единицы при жизни достигали конца пути, по которому она шла. Всякий знал эти имена – Данирут, возничая Ликрит Железноликой, пророчица Ирмерит, Акридделат Вторая.

Каждый шаг давался тяжелым усилием.

Чем дальше становился вещный мир, тем сложней было удерживать в себе память о нем. Акридделат знала: перейдя некую грань, она забудет, как возвращаться, и тогда умрет. Время от времени она ослабляла сосредоточение, чтобы вспомнить о прекрасном земном бытии, ничуть не уступавшем по красоте духовному миру. Казалось, что путь после этого становится еще трудней, но Акридделат помнила, во имя чего на него ступила – во имя того, что и вспоминала в эти минуты. Люди ее веры ждали ее, чтобы услышать. Дети ее чрева ждали ее, чтобы обнять. «Земля удержит меня, - думала она. – Люди жаждут назвать меня Южной Звездой, увидеть во мне Предстоящую. Я могу и не обрести духовного зрения, но я сделаю все для их блага».