— Удача себя покажет, — заявил Ловчила с самодовольством.
— Ну, а как насчет лотерейного билетика? — поинтересовалась Этель. — Джекпот на этой неделе на шестнадцать миллионов тянет.
— А что, и возьму! — сказал Ловчила, выуживая из кармана смятый доллар и хлопая его на стойку. — Дай-ка мне на счастье.
Этель нажала кнопку автомата. Когда он выплюнул билет с предположительно случайным номером, который однако с выигрышными субботними не совпадал ровно на единицу, у нее зачесались лопатки.
— Ну, я пошел ловить нарушителей скорости, — сообщил Гэс, помощник шерифа, любитель свиных шкварок и малейшей возможности показать свою власть, подкрепленную внушительным весом.
Превысить скорость на ухабистых дорогах в окрестностях «Наживок и пива» вряд ли умудрился бы и профессиональный гонщик на внедорожниках. Просто Гэс любил поиздеваться над людьми. Он имел привычку называть каждого, с кем приходил в соприкосновение, «подозреваемым», а бедняг со сломавшимися машинами изводил, как мог.
В будущем у Гэса маячила сорванная головка цилиндра.
Вскоре зарядил дождь, и в помещение набились строительные рабочие, чтобы как-то убить время. Этель захлопоталась и не успела оглянуться, как стемнело.
Постоянные посетители были на своих местах, и Этель, вскрывая банки с пивом, не сразу заметила, что в дверь вошел Бейпортский Боб. Выглядел он ужасно. Промок насквозь и горбился. Боб со вздохом опустился на крайний табурет у темного конца стойки и принялся отсчитывать десятицентовики, пятицентовики и центы.
По вечерам Бейпортский Боб был редким гостем. Обычно он ограничивался банкой пива, когда заходил купить наживку. Этель подошла к нему.
— Неудачный день? — спросила она, ставя перед ним вскрытую банку.
Боб кивнул, добавил недостающие два цента к ассорти перед собой и придвинул кучку Этель.
— Бензопровод забило, — поделился он. — Лодку перевернуло волной за протокой Миллера… Десяти крабов как не бывало…
— Ну, зато тебя дома ждет Энн, — сказала Этель.
— Если бы… — вздохнул Боб. — Она в Атланте. Сдает анализы.
Этель вопросительно взглянула на него.
— Они говорят, что нужна операция и все будет в порядке, да только у нас нет денег на операцию. Мы уже и так все продали, чтобы заплатить докторам. Осталась только эта чертова лодка, да и то без движка.
Тут Ларри потребовал еще по кружке на всех, и Этель отошла от Бейпортского Боба обслужить веселую компанию. По пути за чистыми кружками она нажала кнопку лотерейного автомата, в уме меняя номер билета.
Закончив с Ларри, Этель в миллионный раз объяснила Берте, что коктейлей с зонтичками не подает, а потом прошла дальше вдоль стойки — вскрыть пять банок с пивом и подтереть за Дьяболо (он задрал ногу на табурет). Возвращаясь к Бейпортскому Бобу, она вытащила из автомата лотерейный билет.
— Какой-то посетитель забыл, — сказала она, кладя билет перед ним. — Возьми.
— Думаешь, счастливый? — спросил Боб, поднося билет ближе к свету.
— Угу, — ответила Этель, бросая коту кусок кальмара и ощущая жжение в области лопаток.
Черт! Попалась!
Бескорыстный добрый поступок сейчас отошлет ее назад в Волшебный лес. К красоте и свету. Подумать страшно!
Ну, во всяком случае в Саду Безмятежности всегда найдутся цветы, чтобы их вытоптать, да и Королеве фей не повредит лягушка-другая на ложе. Этель даже в самой скверной ситуации всегда умела найти светлую сторону.
Перевела с английского Ирина ГУРОВА
Мифология мегаполисов
Владислав Гончаров, Наталия Мазова
Городская сказка (или городская фэнтези) появилась и утвердилась в нашей литературе задолго до легализации самой фэнтези. К этому специфическому жанру с большой охотой обращались и обращаются как «чистые» фантасты, так и писатели реалистической прозы. Может быть, в силу пограничности городской фэнтези произведения этого жанра не столь часто подвергаются пристальному анализу критиков. Петербургские критики попытались представить краткую историю вопроса в отечественной литературе.
Принято считать, что в советской фантастике до самого конца 1980-х годов жанра фэнтези не существовало. В то же время, взявшись за исследование отечественной фэнтези, критики и литературоведы обнаруживают у нее массу корней — от Николая Васильевича Гоголя до Михаила Афанасьевича Булгакова. Причем характерно, что всех причисляемых к этой обойме писателей принято относить к так называемой «большой литературе», выражаясь по-европейски — мэйнстриму. Почти никто из них (за исключением разве что самого Булгакова) не касался так называемой «научной фантастики», и очень немногие обращались за образами и сюжетами к национальной мифологии (сиречь русской народной сказке).
Если истоки отечественной фэнтези принято искать в «богатырских» повестях В. Левшина и сказочно-мистической прозе А. Вельтмана и Н. Гоголя, то вполне закономерно, что первооснову такого особого направления, как городская фэнтези, мы обнаружим в эпоху становления городской прозы. Так оно и есть — зарождение жанра пришлось на рубеж XVIII и XIX веков, когда в русской литературе появляется новый персонаж — тот самый маленький человек, не стремящийся к подвигам и славе, озабоченный лишь личным благополучием, но по-своему жаждущий романтики чудесного и запредельного. Будучи образованным и состоя на государственной службе, он проживал в городе (если, конечно, не являлся офицером в гарнизоне), а в сельской местности появлялся разве что на охоте или с целью посетить свое небольшое поместье — тягостная обязанность, доныне знакомая владельцам дачных «фазенд». С чудесным, непонятным и неизведанным этот человек мог столкнуться лишь в своей обычной среде обитания. И чудеса эти оказались разительно непохожи как на соловьев-разбойников, змеев-горынычей, шишиг и кикимор, с которыми имели дело персонажи русских былин, так и на лесных чудовищ, огнедышащих драконов или коварных колдунов, коими пестрели страницы романов Кретьена де Труа, Вольфрама фон Эшенбаха или сэра Томаса Мэлори.
Впрочем, истоки этих городских чудес можно найти уже в русской бытовой повести XVI–XVII веков, всегда исполненной с элементами мистики и «запредельщины» («Повесть о Горе-Злосчастии»), либо в авантюрно-плутовском романе тех же времен («Повесть о Фроле Скобееве»). В «Повести о Василии Кариотском» (правда, относящейся уже к петровским временам) иноземные разбойники избирают героя главарем, потому что он убеждает их в своих ведовских способностях. Недаром в развитии русской литературы XIX века столь большую роль сыграл западноевропейский плутовской роман — зачастую опять-таки с элементом мистики («Хромой бес» Ален Рене Лесажа).
