квартала. Тело охотника нашли, как я и обещала в таком же состоянии, что и Лиама, пришпиленного в том же самом месте, тем же колом в сердце. Нашли его утром, но оплакивать охотника было некому. Многие знали Лиама, как разумного главу, который держит дисциплину. Благодаря Лиаму многие споры были разрешены без крови. Поэтому, знающие кто убил главу Сумеречного квартала, были благодарны. А жители Сумеречного взяв на себя мою вину, не получили ничего кроме предупреждения от главы города и намека на соболезнования и слов напутствия главе.
Как и хотела, с помощью Зесса, моего старинного друга, устроила прощальный вечер по Лиаму. У меня уже входит в привычку, таким способом прощаться с тем, кто был мне близок и дорог. Все грустили, но на лицах была улыбка. Все радовались за вампира, так как он отправился туда, где не будет преследования, ненависти и желания посадить его на кол. На прощальный вечер пришли многие, в том числе и Гост. Страж пусть и был с ним мало знаком, поднимал бокалы и произносил прощальные слова, а меня как всегда попросили исполнить что-то на прощание ушедшему.
Поставив мне стул на барную стойку, за которой теперь с присущим нежити умением и ловкостью, наливал и подавал закуски один из заместителей Лиама. Спеть просили стоя, с поднятыми кверху бокалами. Я не отказала, тем более, если просят в память о друге. Подыграть на флейте мне решил Зесс, который, как я помню, не плохо ей зарабатывал, когда не было спроса на его направление магии, так что с ним на пару мы устроили прощальный концерт. Песню я выбрала многим знакомую, её пел один старый бард, лет сто назад. Эту песню складывали и переводили на многие языки, как всегда бывает с очень трогательными и берущими за душу на многие века произведениями.
— Эта песня очень нравилась Лиаму, он был бы рад ее снова услышать, песня называется:
«Двери Тамерлана»
По лазоревой степи ходит месяц молодой, С белой гривой до копыт, с позолоченною уздой. Монистовый звон монгольских стремян. Ветрами рожден и ливнями прян.
Из кувшина через край льется в небо молоко. Спи, мой милый, засыпай. Завтра ехать далеко. Рассвета искал. Ушел невредим. Меня целовал, не ты ли одни.
Как говорил мне однажды Лиам, с его человеческой жизнью ушла его единственная любовь, которая по собственной воле пришла в объятия Ларвы. Так что эта песня напоминала ему, что он потерял, точнее кого, ту единственную кому до последней минуты принадлежало его остановившееся много лет назад сердце.
Как у двери Тамерлановой выросла трава. Я ли не твоя стрела, я ль тебе не тетива. Ты сердце огня. Ты песен знамен. Покинешь меня. Степями пленен. Кибитками лун. В дорожный туман, Небесный табун, тяжелый колчан. Чужая стрела. Луна пополам. Полынь да зола — тебе, Тамерлан.
Тревожить ковыль тебе в других берегах. И золотом стыть тебе в высокий курган. А мне вышивать оливковый лен, Слезами ронять монистовый звон; Обручью костра навеки верна. Тебе не сестра. Тебе не жена.*
Под конец песни с моих глаз, как и у многих текли слезы. Не от песни, а в память по тому, кого мы провожали. В конце песни все хором произнесли:
— Иди с миром, — на языке сильфов это бы звучало так: Ша э ниэль, та нэ. Так прощался дед, когда отдавал огню папу, не сумевшего пережить потерю мамы. Слова эти стали моими первыми воспоминаниями из детства, пусть мне тогда и было несколько месяцев, их и пылающий костер я запомнила на долго, как и слова, что сейчас пролетели в моей голове на родном языке.
Сумеречный квартал не спал до утра, как и все гости. Под конец прощального вечера разошлись все пьяные, но грустные, знающие, что как было, уже не будет. Не знаю, кто займет место Лиама, но таким главой квартала как он, уже никому не стать.
Меня, как и в прошлый раз провожал Зесс, который в отличие от меня был довольно прилично пьян, но на ногах держался уверенно. Разговор его снова зашел о моем плачущем сердце и его желании поговорить с тем, кто в этом был виноват. Как я его не отговаривала, тот словно не слышал, продолжал представлять что он с тем, кто меня обидел, сделает, если встретит.
— Аэль, скажи, кто тот козел, что обидел тебя? — он конечно не козел, но рога, пусть и не мной поставлены, все же присутствуют. Смеясь над его словами о козле и ответе над моим замечанием, мы подошли к таверне. Там в таком же состоянии сидел Борин, с полным бокалом чего-то красного и рыдал горючими слезами.
— Борин, что у тебя случилось? — Подсаживаясь рядом, спрашиваю у трактирщика. На что он повернулся ко мне и разрыдался во весь голос.
— Мина сказала, что уйдет от меня, сказала, что у меня нет прежней хватки и что я стал рохлей, — пахло от полутролля изрядно. Скорее всего, переваривал слова любимой жены он в компании алкоголя.
— Чем я могу помочь? — Спросила, пусть и знаю ответ.
— Наколдуй самую шикарную иллюзию, и она тут же увидит, что я лучше Омара и не уйдет к нему, — и снова разревелся.
Я посмотрела на Зесса, тот кивнул мне в знак согласия, и войдя в трактир, мы с другом начали думать чтобы такого грандиозного можно поставить, дабы ни у кого такой картины не было. Остановились на последнем сражении, где сотня лучших воинов и магов гнала с синдовских земель отряды орков и гномов. Согласовав с трактирщиком идею и получив добро, приступили к ее выполнению. Когда иллюзия была наложена, а знаком ее активации стал бы хлопок хозяина, мы с чистой совестью собирались разойтись по домам и лечь спать, как трактирщик опомнился:
— Сашель, тут к тебе снова пришел гость, искал, как магистра, — но не успела я спросить, кто конкретно меня искал, как послышались шаги спускающегося по лестнице человека, искавшего меня и самое главное осведомленного о наличие у меня диплома магистра.
— Давно не виделись, — повернув голову на голос, готова была упасть в обморок, так как на встречу мне и тем, кто был рядом, шел мой учитель по некромантии еще со времен учебы в
