Все пошло своим чередом: Иолу привели к присяге и допросили («Правду, только правду и ничего, кроме правды, но если вам как женщине будет невозможно соблюсти — хоть предупредите. Любовная война — дело святое», — было написано на всех трех физиономиях.) Потом выступал Шейн, выгораживая меня. Прокурор упирал на то, что я злоупотребил своим профессиональным даром и конфессиональной лояльностью (это по вопросу об экстрасенсорике и чернокнижии), желая совратить потерпевшую на заключение брака и навязав ей его узы принудительно. Адвокат парировал: Джошуа не мог предвидеть ни результатов эксперимента, ни того, что этот эксперимент повергнет его в состояние, грубо говоря, половой тряпки. (А я-то до сей поры полагал, что насилие совершается в состоянии сугубого физического подъема.) Прокурор: Та-акой ас, как обвиняемый, должен мочь контролировать свои сны и не тащить в них любого, кто под руку подвернется. Авокадо: но ведь силки были расставлены именно на ту самую особу, а не на кого пришлось. Любой эксперимент чреват риском. Но если Джошуа пошел на колдовство из благих побуждений (да — плюс, нет — минус), если он пожелал спасти свою любимую из беспокойства (плюсик), а не из одной похоти, каковая тоже имелась в вытесненном состоянии (минусик), если потом связь причин и следствий неуклонно вела его от нарушения к нарушению, следует ли винить его или эту каузальную цепочку? Вообще, судьба то или рок, а рок — гибельный или благой?
Тут оба начали спорить уже не обо мне, а о том, вменяем ли человек во сне, в духе, в состоянии самадхи и фана и нет ли криминала в самой попытке достичь божественной благодати. Разделавшись с первым (не понял, как), принялись за второе: желал ли я с самого начала преступить запрет общины на брак с бездетной, освященный юридическими установлениями, национальными традициями, здравым смыслом и большой порцией нафталина пополам с нюхательным табаком? Нет ли перста Божьего в том, именно ему, лучшему из нас, довелось переступить через… Решили, что насчет перста обдумают в частном порядке, а вообще-то не желал, просто само собой сделалось. И хорошо весьма, что сделалось. На десерт коснулись деликата и интима: можно ли счесть насилием над некоей персоной исполнения ее, этой персоны, затаенных и подавленных желаний? («Да» — прокурор: следует уважать свободу воли; «нет» — адвокат: на хрена ей сдалась такая свобода, это же элементарная фрустрация.) Причинение ей испуга и шока? (Оба — «да».) Искупление вины вторичным поползновением? (Оба — «нет», а я от возмущения едва не взорвался. Кто им ляпнул, а?) Итак, счет ноль-ноль в пользу обвиняемого!
Я выслушивал эту бодягу и говорильню с выраженьем на лице, умеренно подыгрывая мимикой, чтобы скрыть свои настоящие мысли. Индуисты говорят: «Мы любили друг друга еще до этого рождения», я говорил подобное Сали, причем тут Сали, он не бог и Иола не богиня, чтобы нам обниматься во чреве матери. Но если врачи правы, то…
Гонг. Перерыв. Суд удаляется на совещание и перекусить. Авокадо нахально швыряет через головы моих камикадзе записочку:
«Джоши! Вам светит парадное бракосочетание во искупление позора и срама, а также шесть месяцев медового путешествия без права любимой работы, Больше сами не выдержим».
Я мгновенно прочел и схватил его за полу плюшевой мантии:
— Дон, глобальное решение будет? В смысле легализации браков с «пустышками»?
Кивок:
— За что боролись…
— До или после вынесения приговора?
— Как вы хотите?
— До было бы логичнее и как-то тверже, что ли. Закон ведь в обратную сторону не действует.
— До и будет. Насчет логики вы правы, учитель.
В антракте меня тоже кормят (Иола), и кушают за мое здоровье (Дюрька). Что-то мои любимые слегка приуныли, хотя Иола шутит:
— Вот и достанется тебе в жены кобыла в человеческой шкуре.
— А ей — выделанная человеческая кожа с… сюрпризом, — отвечаю я не то, что хотел сказать. Самому себе я боюсь признаться, что видел себя с рогом во лбу. Символ огня и мудрости, ха!
Опять:
— Встать, суд идет!
Я поднимаюсь и облизываюсь: не хочется толкать эпохальную речь измазанной в котлете губой, очень уж поэтической цитатою будет отдавать. Звучит то самое долгожданное определение и разрешение. В ранге закона: эти трое имеют право. Ну, естественно, подставили меня под ситуацию нарочно: коли уж мудрый Джош, учитель Джош сделал — и нам можно. Суд тоже кстати пришелся — порезвились.
«Отныне легализовать де-юре все браки между лошадьми и их смешанным потомством, людьми и их таковым же потомством, заключенные де-факто, ознаменовав их приличными случаю обрядами, и разрешать таковые впредь, обязав молодоженов в кратчайший срок приписывать к семье приемышей из числа детей Странников, не имеющих рядом с собою родителей».
Актуально. Рационально. Все зайцы убиты. Ма-лад-цы!
— Подсужденный, — кротко взблескивает на меня темными очками Саттар (нацепил для солидности, что ли). — Желаете произнести последнее слово?
— Еще как желаю, — говорю я и выхожу на авансцену.
— Уважаемые йеху! — начинаю я, и все умолкают, как оглушенные. — Да-да, я не обмолвился и рад, что мы с вами так чудно друг друга поняли. Не прошло даром то фантастико-филологическое образование, что я вам дал, и фамилию Джонатана Свифта вы уж больше не переврете. Я, поверьте, не дерзнул бы говорить резкости и снимать покровы публично, несмотря на то, что вы за мой счет решили свою проблему. А ведь могли бы с ней справиться и сами, не доводя дела до кризиса, будь вы похрабрей и поответственней. Но на мое решение повлияли некие добавочные факторы.
— Джош, зачем? — шепчет Иола одними губами, но уже сама отчасти знает ответ.
— Вы пошли, наконец, на разрешение и узаконение — не бесплодных, нет! — межрасовых союзов, исходя из твердой уверенности, что здоровые дети от них не появятся. А на всякий случай взяли под свой окончательный контроль то, что грозило вот-вот из-под него вырваться. Ведь можно сотней вежливых способов помешать появлению на свет хилого потомства, даже если оно не всё и не всегда такое, верно? И тогда расы, человеческая и конская, не смешаются более никогда. Лошади, оставленные без притока свежей крови, скоро потеряют свое превосходство над человеком прогрессирующим, человеком золотого века, и люди, обогатившие свой рассудок их эмоциями, будут им равны — или даже самую малость равнее. Так вы полагали.
Шум вырастал из глубины зала как бы темной, округлой волной, но я поднял руку:
— Двух вещей вы не учли. Первую из них я вам уже отчасти выдал. Именно ту, что дети лошадей и человека, подобные вам видом и обликом, — не каприз мутации, а стойкое и вполне здоровое направление развития лошадиной расы. Да как можно было думать иначе, зная истинную историю этой земли! Вторую… вторую я сам не знал до сегодняшнего утра. Ваши генетики, которых вы отчего-то держите в загоне, составили заговор, глубоко законспирированный и жаждущий трибуны. Я им эту трибуну и предоставляю.
