Слушая все это, правитель государства все больше и больше изумлялся и, наконец, проникся к нашим путникам огромным уважением. Он предложил Танскому монаху занять почетное место и всякий раз, обращаясь к нему, величал его почтенным Буддой, а Ша-сэна и других учеников стал именовать бодисатвами. Все придворные чины, как гражданские, так и военные, были преисполнены чувством великой радости. Народ совершал земные поклоны в честь Танского монаха и его спутников, но об этом мы рассказывать не будем.
Обратимся теперь к Великому Мудрецу Сунь У-куну и Чжу Ба-цзе, которые вместе с двумя оборотнями мигом домчались до озера Лазоревые волны на горе Каменный хаос.
Сунь У-кун придержал облако, на котором они летели, дунул на свой волшебный посох и произнес одно только слово: «Изменись!» И вместо посоха в руках у него сразу же оказался острый монашеский нож. Он отхватил им ухо у угря и нижнюю губу у сома, а затем сбросил обоих вводу.
– Живей отправляйтесь к своему повелителю, царю драконов Вань-шэну, – крикнул Сунь У-кун вдогонку, – и доложите ему, что я, Великий Мудрец, равный небу, Сунь У-кун, прибыл сюда и требую, чтоб он немедленно отдал мне все сокровища пагоды Золотое сияние, находящейся в государстве Цзисай. Этим он спасет жизнь себе и всем своим домочадцам! Если же он вздумает вымолвить хоть половину слова «нет», я выплесну всю воду из этого озера, а его со всеми сородичами, старыми и малыми, предам лютой казни!
Оборотни, получив свободу, пустились в бегство, превозмогая боль. Они с шумом погрузились в воду, переполошив остальных оборотней: тритонов, крокодилов, жестких и мягких черепах, осьминогов, крабов и рыб, обитающих в озере, которые собрались толпой и наперебой расспрашивали, что случилось.
– Отчего это на вас болтаются обрывки проволоки? – спросил кто-то.
Вместо ответа один оборотень мотал лишь головой и с досады бил хвостом, прикрывая плавником обрезанное ухо, а второй, закрывая обрезанную губу, колотил себя в грудь и махал хвостом, видимо, подражая людям, когда они топают ногами от досады. Вместе с расшумевшейся толпой оборотни направились прямо ко дворцу царя драконов и доложили ему:
– О великий царь, беда пришла!
А царь в это время как раз распивал вино со своим зятем Девятиголовым. Увидев оборотней, они поспешно отодвинули чарки и стали спрашивать, какая случилась беда.
Оборотни сразу подробно обо всем рассказали:
– Вчера ночью, когда мы были в дозоре, нас изловили Танский монах со своим учеником Сунь У-куном. Они явились чистить пагоду. Нас привязали проволокой, а сегодня утром притащили к правителю государства на допрос, после чего Сунь У-кун и другой ученик – Чжу Ба-цзе – схватили нас, у него обрезали ухо, а у меня – нижнюю губу, и бросили в озеро, приказав явиться к тебе и сказать, чтобы ты вернул все сокровища пагоды!
Услышав имя Сунь У-куна, Великого Мудреца, равного небу, царь драконов так перепугался, что у него, как говорится, душа едва не выскочила из тела, а дух готов был умчаться за девятое небо. Трясясь от страха, он обратился к своему зятю:
– Ну, дорогой мой зять! Дело – дрянь! Будь кто другой на его месте – мы с тобой еще как-нибудь справились бы, а с этим… если только в самом деле это он – нам не сладить!
Но Девятиголовый надменно рассмеялся:
– Не беспокойся, дорогой тесть! Я с детства обучен военному искусству и кое-что смыслю в нем. Во всех уголках страны, омываемой четырьмя морями, мне приходилось не раз встречаться в бою с прославленными удальцами. Чего нам бояться? Вот я сейчас выйду и если за три схватки не заставляю его покориться, то не посмею больше предстать перед тобой.
Он быстро облачился в военные доспехи и вооружился серпообразной секирой. Выйдя из дворца, он вынырнул из пучин озера и, показавшись на его поверхности, громко крикнул:
– Кто посмел называть себя Великим Мудрецом, равным небу? Ну-ка, прощайся с жизнью и выходи сюда!
Сунь У-кун и Чжу Ба-цзе, стоя на берегу озера, разглядывали появившегося из воды беса-оборотня.
Словно снег на вершине,
Блестит его шлем серебром,
Словно искристый иней,
Сверкает кольчуга на нем.
Для похода удобен
Халат, что на плечи надет,
Светлой яшме подобный,
Всегда излучает он свет.
Опояска цветная
На нем замыкает свой круг –
Так змея оплетает
Огромного дерева сук.
С ясным месяцем схожа
Секира в могучих руках –
Всех сокровищ дороже
Оружье, несущее страх!
Если издали глянешь –
Увидишь: он странен и дик,
А рассматривать станешь
Его удивительный лик,
То в смятенье великом
От ужаса, верно, замрешь:
С человеческим ликом
Тот образ зловещий несхож!
Многоок он и зорок,
А взгляд его черен и пуст…
Всех врагов переспорит:
Ведь рот его – девятиуст!
Как во лбу и в затылке
Раскроет он злые глаза,
С многоустой ухмылкой
Завоет на все голоса –
Так река замутится
И дрогнет встревоженный лес,
Легкокрылые птицы
Взовьются до самых небес!
Бес-оборотень выждал некоторое время и, не дождавшись ответа, крикнул еще раз:
– Кто здесь Великий Мудрец, равный небу?
Сунь У-кун провел рукой по золотым обручам своего посоха, погладил его, а затем ответил:
– Великий Мудрец Сунь У-кун это я!
– Ты откуда взялся? – насмешливо спросил бес-оборотень. – Где живешь и как очутился в государстве Цзисай? Почему правитель поручил тебе охранять свою пагоду? По какому праву ты позволил себе схватить и изувечить двух старшин из моего войска и, мало того, посмел явиться сюда, на мою драгоценную гору и угрожать мне?
– Ах ты, разбойник! – выругался Сунь У-кун. – Видно, не узнаешь меня, своего отца, Сунь У-куна?!
– Подойди-ка сюда и послушай, что я тебе скажу. – И Великий Мудрец рассказал в стихах всю историю своей жизни:
Я на горе Хуагошань воспитан,
В пещере Шуйлянунской обучен,
Во многих битвах и боях испытан
И в тайные науки посвящен.
Не знающий ушибов и ранений,
Ударов и телесных повреждений,
Великий и прославленный Мудрец,
Что равен небесам в познаньях и в свершеньях,
Так названный по высшему веленью,
Я – дед детей твоих и твой отец!
Тот самый досточтимый Сунь У-кун,
Что буйство учинил в чертогах Доунюгун,
Что устрашил небесных полководцев,
Что одолел их доблестную рать,
И с Буддой вознамерился бороться,
Пытаясь дерзновенно доказать
Величие свое и превосходство!
Да, я и есть тот самый Сунь У-кун,
Которого великий Татагата
Своей десницею поверг когда-то,
Горой тяжелой сверху придавил
И, покарав его как супостата,
Свободы и могущества лишил.
И если бы не мудрый бодисатва,
Не выбраться бы мне до сей поры
Из-под давящей на меня горы.
Тем временем почтенный Сюань-цзан
Отправился в Линшань, обитель Будды,
Чтоб книги принести священные оттуда.
Пройти он должен был немало стран,
Подвергнуться опасностям немалым.
И для того, чтобы не пострадал он,
Я в спутники достойному был дан.
Я ограждал его от бедствий разных,
Я козни дьявольские разрушал,
Я дьяволов в сраженьях сокрушал,
Уничтожал источники соблазнов,
И подвиги иные совершал.
На Запад двигаясь, пришли мы в край,
Носящий имя звучное Цзисай,
Где ждали помощи и избавленья
Монахи трех различных поколений,
Живущие в тревоге и в томленье,
Из-за того что их чудесный храм
Свое утратил дивное сиянье
И сумрак скорби воцарился там.
Монахов тех безвинные страданья
Внушили нам приязнь и состраданье.
Помочь решил им мой наставник сам
И навести в их пагоде порядок,
Чтоб вновь могли они в ней совершать обряды.
Нам было с ним дано постичь случайно
Бесовской силы пагубную тайну,
Двух бесов-оборотней в пагоде поймать
И имя дерзновенного узнать,
Проникшего в святилище, как тать,
Лишившего чудесный храм сиянья,
Затем, чтобы сокровище там взять.
Тот гнусный вор, поправший все законы,
Ты – зять могучего царя драконов,
Преступник ты, тебе помог твой тесть
На пагоду низвергнуть дождь кровавый,
Чтоб вы могли в святилище пролезть,
Лишить его неугасимой славы.
Вы – похитители сокровищ древних,
Их преподнес ты в дар своей царевне!
За это вызываю вас на бой:
Так приказал цзисяйский мне правитель;
Так выходи ж померяться со мной,
Ты – храма недостойный осквернитель!
Спеши, чтобы с тобой разделаться я мог,
Мой незаконнорожденный сынок!
Отдашь добром все то, что сам похитил,
И все, что уволок жены твоей родитель, –
Вам всем я, жизнь согласен сохранить,
Не то все озеро я ваше расплескаю,
По камешку всю гору разметаю
И разорю бесовскую обитель:
Как порешил я, – так тому и быть!
Зять царя драконов выслушал Сунь У-куна и с холодной усмешкой произнес:
