— Девочка будет возвращена епископу города Отуна, — сказала Сабела, довольная собой и тем, что планы осуществляются. — Но ты можешь остаться со мной, достопочтенный брат Агиус, и возможно, еще понадобишься нам.
— Тогда моя племянница остается в твоей власти. — Голос был слишком тих. Алан никогда не видел Агиуса таким подавленным. Тот посмотрел на девочку, затем отвел взгляд, она только всхлипнула в ответ.
Констанция неожиданно упала на колени, простирая руки.
— Иди сюда, детка, — сказала она, скорее приказывая. Девочка посмотрела на дядю, который только кивнул, и подошла к молодой женщине. Констанция взяла ее за плечи. — Эрменгарда, дочь герцогини Лютгарды и ее мужа Фредерика Аварийского, предназначена церкви. — Только теперь Констанция посмотрела на Сабелу. — Даже дворцовые раздоры не должны препятствовать осуществлению Божьей воли. Позвольте одному из моих клириков отвести ее в Отун и передать на попечение моей кастелянше, достойной и образованной женщине.
Агиус молча ломал руки, глядя воспаленными глазами на девочку. Новый епископ пошатнулась и оперлась на плечо одной из служанок.
— Позволяю, — смилостивилась наконец Сабела. — А ты, Констанция, останешься при епископе Антонии. — Она повернулась к Родульфу. — Теперь мы выступаем. Отун подчиняется своему законному епископу. Мы же оставим тут небольшой гарнизон, дабы быть уверенными в лояльности жителей.
Алан вдруг заметил Беренгара, мужа Сабелы. Пока разворачивалась драма, тот мирно устроился на земле и играл в шахматы со слугой. Он громко засмеялся, смел с доски фигуры противника и объявил себя победителем. Таллия вздрогнула. Антония мягко положила руку на ее плечо.
Все было кончено. Девочку Эрменгарду увели со свитой нового епископа отунского. Констанцию увели под стражей. Она, впрочем, отказалась отдать епископский посох, митру и облачение, и никто не осмелился отобрать их силой.
— Ты обманула меня, Сабела, — промолвил наконец Агиус.
— Странно мне слышать такие слова. Оба мы давали обещания, и оба их сдержали. Я не считаю это обманом.
— А я считаю!
— Напрасно. Останься Констанция в Отуне, не миновать войны, но что может быть лучше мира и спокойствия?
— Что может быть лучше? Как ты можешь так говорить перед лицом Владычицы?
Сабела приподняла брови. Это было единственное проявление ее чувств, которое Алан видел до сих пор.
— Я такая, какая есть, брат Агиус. На этом остановимся. Надеюсь, ты останешься при Антонии.
— У меня есть выбор?
— Тогда он ваш, ваше преосвященство, — кивнула Сабела Антонии.
— И этот тоже, — к ужасу Алана, епископ указывала на него.
— Этот? — принцесса сперва не поняла, о чем речь, затем увидела юношу, но не узнала его. — Один из псарей? Вижу тут собак графа Лавастина.
— По-моему, не просто псарь, — сказала Антония, — буду рада, если вы позволите ему остаться со мной.
Сабела пожала плечами. Она не спросила даже графа Лавастина, а тот, стоя среди ее свиты, не возражал. Он вообще говорил теперь, только если к нему обращались, при этом голос его был таким же монотонным и ровным, как у принцессы.
— Он ваш.
Она повернулась, позвав с собой герцога Родульфа и остальных. Таллия шла позади и несколько раз оглянулась. Алан на секунду встретился с ее тяжелым взглядом серо-голубых глаз. Затем она вошла в шатер.
Алан дрожал. Он не осмеливался смотреть на Антонию. Безразличие Сабелы и Лавастина к его судьбе вселяло ужас. Никто не узнает, если с ним что-то случится. А если Антония знает, что он свидетель того ночного жертвоприношения?
— Пошли, Алан, — своим обычным добрым голосом сказала Антония. — Будешь прислуживать нам сегодня на пиру.
Она даже помнит его имя!
— Брат Агиус, надеюсь, ты не возгордишься и примешь участие в богослужении?
— Приму.
Алан в одночасье почувствовал, сколько боли сосредоточено в одном этом коротком, смиренно произнесенном слове.
Вместе их отвели к реке и позволили помыться. Лицо Агиуса было таким пустым и отупевшим, что Алан в который уже раз испугался за него. Священник не произнес ни слова. На берегу он непрерывно молился, пока Алан мыл лицо и руки, и предвидя, что шанс искупаться представится нескоро, юноша набрал воздуха и нырнул поглубже.
Вынырнув обратно, он увидел, что рядом с ним плещутся его собаки. Они плавали вокруг, виляя толстыми мощными хвостами, иногда стуча ими по его спине. Ярость легонько укусила его, а Тоска выбрался на противоположный берег и стал отряхиваться с такой силой, что брызги долетали до Алана.
Неожиданно его охватил припадок простой, здоровой радости. Он засмеялся. Ярость и Тоска рядом, и поэтому казалось, епископ Антония не сможет причинить ему вреда.
Он возвратился на берег. Агиус все еще молился.
— Помойтесь немного, — тихо сказал ему Алан, — ведь Владычица всегда желает, чтобы мы предстояли перед ней чистыми.
Он не был уверен, что священник услышал, поэтому стал одеваться. Стражники приблизились, собираясь отконвоировать их обратно.
— Ты прав, — откликнулся вдруг Агиус. Он снял рясу. Под ней, прямо на голом теле, он носил грубую рубаху из конского волоса. Нога, которую укусил Тоска, распухла и покраснела. Не успел Алан что-либо сказать, как он снял рубашку. Юноша от удивления вскрикнул. Даже стражники зашептались в ужасе и благоговении.
Грубая одежда так натерла кожу священника, что та кровоточила и местами гноилась.
— Разве не больно? — прошептал Алан, почувствовав боль в спине и груди.
Агиус лег и вытянулся на земле.
— Я заслуживаю гораздо худшего. Я предал одного человека ради другого — только затем, чтобы самому быть преданным. Боже, я ведь только хотел спасти ребенка!
— Но разве не спасли?
— От чего? Она все еще во власти Сабелы. Я не смог даже вернуть девочку в безопасное место, в замок матери или ко двору короля. Молю Господа, чтобы тот как можно скорей узнал об этих делах и покарал их. — Он говорил медленно, как бы смакуя слова. — Королевский гнев страшен. Ты, Владычица, будешь судить меня строго, как я того и заслуживаю. Я клялся оставить мир и всего себя посвятить Тебе, и вот мир настиг меня и не избавляет от своих тягот. Прости мне грехи! Позволь вере в Твоего Сына возродить мир в моем сердце!
Он снова стал читать молитвы. Стражники, выслушав речь, о чем-то перешептывались. Алан почему-то вспомнил о жалком создании — страдающем гуивре , существе, злой волей людей заключенном в клетке.
Собаки подошли ближе, обнюхивая распростертое тело Агиуса. Тот никак не реагировал. А может, надеялся, что они разорвут его в клочья и покончат со всем этим. Но Тоска вместо этого стал вылизывать его больную ногу, а Ярость занялась язвами на спине. Агиус тихо плакал. Алан склонился над ним, бормоча слова утешения, как маленькому ребенку.
