Проклиная ноющую лодыжку, я взгромоздился в седло. Госпожа мрачно обозрела меня.
— Ну вот, — заметил я, — ты уже показываешь зубки.
— Ты меня похищаешь?
— Хочешь остаться одна со своими ребятами? И поддерживать порядок кинжальчиком? — Я выдавил ухмылку. — И у нас свидание. Забыла? Ужин в Садах Опала.
На мгновение за пеленой отчаяния в ее глазах промелькнул хитрый огонек. И отблеск придорожного костра. Потом тень вернулась.
Я нагнулся к ней и прошептал:
— И мне потребуется твоя помощь, чтобы вытащить Анналы из Башни, — От этой мысли меня передернуло. Я еще никому не говорил, что Анналов у меня пока нет.
Тень рассеялась.
— Ужин? Обещаешь?
Эта ведьма может пообещать все на свете одним только взглядом и голосом.
— Да, — каркнул я. — В Садах.
Я подал традиционный сигнал. Колонну возглавил Ведьмак, за ним следовали пререкающиеся, как обычно, Гоблин с Одноглазым. Потом Мурген со знаменем, потом Госпожа и я. За нами — все остальные и вьючные лошади. Замыкали колонну Молчун и Душечка, в благоразумном удалении от нас с Госпожой.
Погоняя коня, я обернулся. Ворон стоял на обочине, опираясь на палку, необычайно одинокий и покинутый. Кожух все пытался втолковать ему, что случилось. Мальчишка-то понял. Наверное, поймет и Ворон, когда оправится от потрясения, что не все рады повиноваться ему и что старый Костоправ в конце концов не блефовал.
— Прости, — прошептал я, сам не зная зачем. Потом я повернулся к лесу и больше не оборачивался.
Думаю, что скоро Ворон отправится в путь и сам. Если Душечка действительно так много значит для него, как он пытался показать.
В ту ночь небо над северными землями расчистилось — впервые за много лет. Великая Комета озаряла наш путь. Теперь север знал то, о чем остальной империи было известно уже несколько недель.
Комета уже меркла. Роковой час прошел. И империя в страхе ожидала предвещенных им вестей.
Север. Три дня спустя. Во тьме безлунной ночи. Трехногий зверь выхрамывает из Великого леса. На остатках Курганья садится он и скребет землю единственной передней лапой. Выплескивает бурю перемен сын Дерева.
Тварь убегает.
Но она вернется следующей ночью, и следующей, и следующей…
Игра теней
(Д. Старков, перевод, © 1997)
Нас осталось семеро на распутье, наблюдающих за пылью, клубящейся по восточной дороге. Неразрешимость проблемы потрясла почти на час даже неугомонных Одноглазого с Гоблином. Лошадь Масло заржала. Успокаивая животину, он прикрыл ее ноздри ладонью и другой рукой потрепал по холке. Настало время раздумий, последняя эмоциональная веха эпохи.
Но вот и пыль исчезла из виду. Они ушли. Запели птицы — только это заставило вспомнить, что мы-то все же остались. Я вынул из седельной сумы старую тетрадь, уложил ее на дороге. Дрожащей рукой написал: «Пришел конец. Мы разделились. Молчун, Душечка и братья Крученые держат путь к Лордам. Черного Отряда более нет.
Однако я стану продолжать летопись — хотя бы потому, что привык к этому за двадцать пять лет, и ломать такие привычки тяжело. И потом, как знать? Те, кого я обязан вести за собой, могут найти мой отчет интересным. Хоть сердце и остановилось, тело еще ковыляет вперед. Фактически Отряд мертв, но имя живо.
А уж мы-то, о жестокосердные боги, на собственной шкуре испытали могущество имен…»
Я убрал книгу в седельную суму.
— Н-ну, значица, так… — Отряхнув пыль со штанов, я бросил взгляд на нашу собственную дорогу в завтра. Ряд зеленых холмов выглядел как живая изгородь, над которой переплетались курчавые кроны деревьев, — Наш поиск начался. Пора уж покрыть первую дюжину миль.
Нас осталось лишь семеро из восьми тысяч.
Я оглядел моих товарищей. Одноглазый — колдун, сморщенный и черный, будто пыльная сушеная слива — был старше всех на добрые сто лет. Он носил повязку на глазу и мягкую сплющенную шляпу из черного фетра. Шляпа, судя по виду, претерпела в жизни все мыслимые невзгоды, однако стойко вынесла все унижения.
Так же, как и Масло, самый обычный человек. Тысячу раз был ранен, однако остался жив и уже почти уверился в особом благоволении богов к собственной персоне.
Обок с Масло находился Ведьмак, еще одна ничем особо не примечательная личность. И еще один потрясающий пример живучести… Надо же, слезы навернулись на глаза… Далее — Гоблин. Что вам такого сказать о Гоблине? Гоблин — он и есть Гоблин, прозвищем сказано все и в то же время ничего. Наш второй колдун, маленький, безобразный, постоянно в контрах с Одноглазым, без вражды с ним он тут же умрет в страшных конвульсиях. Видели когда-нибудь улыбку фасона «рот до ушей»? Это он ее изобрел.
Мы, пятеро, уже вместе двадцать с лишком лет, вместе состарились и, пожалуй, знаем друг друга даже слишком хорошо. Мы — конечности умирающего организма. Последние из могучих, великолепных, легендарных… Боюсь, сейчас, с нашим разбойничьим обликом, совсем недопустимым для лучших в мире солдат, мы здорово пятнаем память Черного Отряда. И еще двое. Двадцативосьмилетний Мурген, которого Одноглазый порой зовет Щенком. Наш младшенький. Присоединился к Отряду во время бегства из Империи. Многопечальный тихоня, неразговорчив, нет у него в жизни ничего и никого, кроме Отряда, но даже от нас он отстранен и одинок.
Как и все мы. Как и каждый из нас.
И, наконец, Госпожа, настоящая госпожа. Заблудшая Госпожа, прекрасная Госпожа, плод моего воображения, мучение мое. Еще молчаливее Мургена, но тут случай другой — отчаяние. Когда-то она владела всем. И проиграла. И теперь у нее нет ничего.
Ничего действительно стоящего.
Холодный бриз развеял пыль на дороге к Лордам. Несколько любимых товарищей моих покинули мою жизнь навсегда.
Торчать здесь нет никакого резона.
— Проверить сбрую! — С этими словами я, подавая пример, подтянул ремни на вьючных животных, — Одноглазый, на-конь! Пойдешь направляющим.
Наконец-то хоть намек на оживление в рядах — Гоблин тут же окрысился:
— Чтобы мне глотать пыль от этого?!
Если Одноглазый идет первым, значит, Гоблин — замыкающий. Колдуны наши, в общем, всадники никакие, но — весьма полезны. Если один из них прикрывает фронт, а другой — тыл, я себя чувствую куда спокойнее.
— Да вроде бы очередь-то его, а? — Такие дела, как это, не нуждаются в соблюдении очередности.
Гоблин хотел было выдавить смешок, но хватило его только на усмешку — эдакое жалкое подобие своеобразной улыбки жабы во весь рот.
Да и реакция Одноглазого напоминала высохшую тыкву. Он тронулся вперед без всяких комментариев.
