— На смену, — отвечаю. Опять говорю чистую правду. Обожаю человеческие слова: они настолько многозначны.
— И я туда на работу.
— Мусор забираете?
— Можно и так сказать.
Я всегда ценила его чувство юмора. Вся жизнь — конвейер по переработке праха в прах.
— А мне вот всегда трудно с чем-то расставаться. Особенно с тем, что очень нравилось. И мусора у меня практически нет. — Наверное, со стороны кажется, что я с водителем заигрываю.
Обстановка располагает: дождь, ночь, капли на стекле светятся. Любопытные, заглядывают в кабину, зависают на трещинах стекла, словно прислушиваясь к разговору. Но все не так, как думаете, дождинки.
Глупо болтая без умолку, я прячу свой страх. Нет, не перед бледным попутчиком слева. Что мне его бояться? Он — мой старый знакомый. Меня страшит сегодняшняя ночь, то, что произойдет, если не вмешаюсь. И знаю ведь, что вмешаюсь. Потому что должна.
Но как страшно-то, как страшно!
Это действительно ужасно — потерять то, к чему так стремился. Что полюбил и что очень, до звездочек в глазах нравится. И не просто потерять, а отдать добровольно. Своей рукой отстегнуть те ремни, что держат сознание в этом мире.
Отбросить от себя навечно запахи и прикосновения, волнения и ветер в волосах. Не перебирать зернышки фасоли в руках, не намыливать себе спину в душе, не чувствовать вкуса ягод. Не замирать от запаха выпечки, плакать от лука. Ни с кем не говорить, не пить вина. Забыть мечты, потерять сны. Не танцевать, не дышать. Разлюбить духи, не обрывать черемуху в палисаднике. Не здороваться за руку, не целовать. Не различать на ощупь шелк и шоколад. Не сосать леденцов и не брызгаться в жару из водяного пистолета. Буду ли я вообще различать цвета завтра утром? И наступит ли это утро для меня и для всех, кто сейчас спит?
Грустнее всего, обидно даже как-то, что за все те годы, что провела на этом свете, я так и не научилась напиваться вдрызг. Людям помогает, но то — люди! Но я тут на днях вспомнила, что не к ним принадлежу. Хотя они меня честно в «свои» приняли и ничем не попрекали. А меня вот зачем-то задело волной от схватки между настоящими «своими» и собственные крылья прорвались-таки. Сейчас под плащом сильно чешутся, разрастаясь. Я не хочу покидать этот запутанный и скрученный, как моток проволоки, как кружева, как кроны деревьев, мир. Он такой… многозначный. Я люблю его, мне в нем так интересно! Видно, что в завитках этой проволоки столько дивных изгибов, смыслов, вариантов, замыслов!
Я знаю, что сейчас в подвале моего, нашего с водителем, пункта назначения решается судьба мира. И зависит она от того, кто ни в чем не лучше и не хуже, не умнее и не глупее остальных людей мира. Логика сфер мне непонятна. Никогда не была понятна. Почему тот, а не этот? Он же обычный парень, он мне даже нравился, хоть и вел себя порой по-хамски и тайком пялился на мои… э-э… плечи. Почему он? Потому, что оказался рядом при первой жертве в Ромашевске? Но он же не понимал ничего. Он — неразумный младенец, даже не слишком начитанный. Просто последний видел этого мужика живым? И мужик тот, он даже не понимал, что был овцой на заклание. Вокруг людей столько знаков, а они все забыли, не понимают. Я, правда, только чуть больше понимаю. Зато почти как они чувствую. Пять лет прошло с тех пор, как пролилась кровь постороннего. Не сакральная цифра, а — вот вам!
Я пешка в шахматах, снова солдат на задании. И за много лет службы понимаешь: от того, что происходить здесь, среди серых луж, дыма и капель дождя, зависит многое там, в облаках. И наоборот: облака отражаются в лужах. И не только в лужах… Где мои фронтовые сто грамм?
Что мне предстоит сегодня: сопровождать наверх соседа по коммуналке? Или наблюдать конец любимого мною кружевного мира?
Но постойте: в графе ФИО ничего не было написано…
Пространство уже не выглядело бесконечным. Темнота с дальнего плана наступала, обрывая края света. Она наступала со всех сторон сразу, даже сверху. Одна из ламп свалилась в метре от фантома-психопата. Андрей давно понял, что не с простым психом имеет дело. Длинный шнур от лампы со свистом упал на кафель и рассыпался как стекло прямо у ног разозлившегося человека. Краснорукий наступил ногой на горку мелкой пыли от бывшего провода. Та хрустнула, словно крахмал. Где-то за его спиной упала еще одна лампа. Темнота продолжала наступать.
Освещенное пространство сжималось, превращаясь в бесформенную глыбу с оборванными краями. Вымощенная сверху белым кафелем как глазурью, она постоянно уменьшалась. Живой полумрак отламывал от нее куски, как гурман крошит руками мягкий сыр, прежде чем отправить его в рот. Темнота смаковала кафельный остров. Посреди этого острова, как фигурки на свадебном торте, возвышались трое: два человека и дверь.
Только дверь и осталась напоминанием о реальности, в которой когда-то, а точнее, еще вечером этого дня, спокойно жил Андрей. Сейчас она стал единственной нитью, связывающей настоящую жизнь, в которой все ясно и понятно, и этот сошедший с ума кусок пространства.
Мрачный незнакомец время от времени делал шаг вперед, к Андрею. А тот отступал, прижимаясь к двери. Только дверь была неподвижна — единственное воплощение стабильности среди этого сумасшествия.
Безымянный почти умолял:
— Ты уже должен был понять! Не настолько же ты туп, чтоб совсем ничего не знать и не догадаться! Всего два слова! Они все изменят! Этот кошмар закончится! Все станет на свои места — никаких подвалов, обрывов, крови на руках. Мальчик, все закончится!
«Мальчик» тупо смотрел на упорно приближающийся край «острова» — бездна полакомилась еще одним куском.
— Что, трудно чувствовать себя вменяемым, когда на глазах у тебя материализовалась легенда из воскресной школы? Миф о человеке, уже целую вечность пытающемся отмыть руки от невинной крови. К этому преданию и учителя-то, наверное, серьезно не относились, а тут… Тут я стою живой и требую назвать себя по имени, — разъярялся мужчина. Кровь с его рук разлеталась во все стороны, так театрально он ими размахивал.
— Я не ходил в воскресную школу, — сжавшись, промямлил Каменев. Он облизал пересохшие губы. Вонь все усиливалась. Становилось душно и жарко. А собеседник, не веря, орал:
— Это в твоих интересах! Чертов подвал разваливается, и в конце концов мы оба рухнем в бездну! Ты полетишь в ад, прямиком в ад! Ты знаешь, что это? Что такое ад, тебе понятно, необразованная дубина?
Мужчина приблизился к Каменеву еще на шаг. Движение воздуха принесло поток горячего смрада. Андрей не понимал, из бездны он шел или от ее исчадия. Тот уже почти хрипел, схватив парня за плечи. От запаха теплой крови Андрея замутило еще больше.
