Перион вышел на открытое пространство прямо перед замком и трижды позвал ее по имени. Беззащитный перед врагом, когда любой лучник мог его поразить, он радостно запел утреннюю серенаду, которую слышала восемнадцать лет назад Мелицента, когда на подмостках Амфитрион посвящал ее Алкмене, а люди со всех сторон улыбались и Мелицента была юной и не изведала горя.
Перион пел: «Rei glorios, verais lums e clardatz…» или другими словами:
Всевышний царь, всемогущий, излучающий истины свет!
Соизволь укрепить веру в душе возлюбленной моей.
Ночь, разлучившая нас, была длинна и горька,
тьму сотрясали холодные ветры, но вот наступает рассвет!..
…Любимая, добро сохрани в сердце своем!
Нас долго пытали кошмарные сны.
Добро сохрани, поскольку рассвет уже близок!
Восток пробудился. Там узрел я звезду, что возвещает о приходе дня.
Я отчетливо вижу ее, ведь наступает рассвет.
Песня сама по себе мало что значила, но великолепная самоцельность ее исполнения в таких необычных условиях показалась Мелиценте подвигом. А осознание скудности его слов, при том что Перион играл со смертью, выказывая должное почтение даме, которой он служил, было для госпожи Мелиценты, при всех ее муках, как поворот кинжала в уже смертельной ране и еще более усиливало ее любовь к нему.
А Перион пел:
Моя любимая! Я, твой слуга, молю тебя: «Храни добро!»
Взгляни на небо, меркнущие звезды и ты увидишь,
что я бдел, как неусыпный страж.
И горе непонимающим то, что наступает рассвет…
Моя любимая! С тех пор, как меня разлучили с тобой,
одна лишь дума была в голове у меня.
Я верен был тебе. Тебе не изменил.
И ежечасно умолял всевышнего о сострадании. И вот наступает рассвет.
«Мой бедный, запутавшийся мальчик, – думала Мелицента сейчас, как и давным-давно, – Как же так вышло, что ты забрел в наш грязный мир? И разве могу я быть тебя достойной».
И тут заговорил Орест. Его голос разрушил ее восторг, словно появление призрака, и она вспомнила, что весь этот суетный мир – ее враг.
– Это уж точно, – сказал Орест, – что он безумец. Я немедленно прикажу своим лучникам уничтожить его на этом самом месте. С такого расстояния они не промахнутся.
Но Агасфер сказал:
– Не надо, милостивый государь. Не советую. Если вы убьете Периона Лесного, его приспешники тут же снимут осаду и отступят к морю. Но они не отступят, пока этот человек жив и командует ими, а у нас в руках Мелицента, поскольку, как вы можете видеть, этот негодяй совершенно одурманен своей похотью. Его смерть прославила бы вас, но провинцию вы сможете получить только уничтожив всех Вольных Соратников. Самое большее через два дня подойдут наши войска, и тогда мы их всех перебьем.
– Верно, – сказал Орест. – Удивительно, как ты быстро соображаешь.
Вот как Агасфер остановил Ореста, а Перион вернулся в свой лагерь целый и невредимый, в чем его заслуги на этот раз не было.
Затем Мелиценту препроводили в ее покои. И евнухи охраняли ее в то время, как разгорелась битва и ради ее красоты во множестве стали гибнуть совершенно неизвестные ей люди.
ГЛАВА XXIX Как заключили сделку
На закате Мелицента преклонила колена в своей молельне перед образом Девы Марии и, рассказав о своем горе, попросила совета.
Это действительно была часовня, которую с радостью построил для Мелиценты Деметрий. Для этого он разграбил несколько городов, о которых она никогда и не слышала, и полностью опустошил два храма, поскольку мысль о том, что у жены Деметрия должна быть собственная христианская церковь, очень его забавляла. Образ Девы Марии, этот шедевр Пьетро ди Виченцы, Деметрий нашел на корабле захваченного им флота одного из вольных городов. Это была прекрасно выполненная, раскрашенная статуя.
Последние лучи солнца освещали Мелиценту, падая на нее из окна с витражами, изображавшими страдания Христа и двух разбойников. Рассеянный свет создавал вокруг Мелиценты ореол из мерцающих, накладывающихся друг на друга цветовых пятен. Все это заметил Агасфер к сказал:
– Ты плачешься Мариамь из Назарета. А вот там Митре приносит в жертву быка. А я не совершаю жертвоприношений и не молюсь какому-либо богу. Но я – единственный человек в Накумере, который знает, чем кончится этот день.
Женщина поднялась с колен и спросила:
– Чем же, Агасфер?
– Он похож на многие другие дни, что я видел. Спокойно взошло солнце. И, как обычно, закатывается оно на западе. Правда, весь день продолжалось сражение. По небу неслись тучи стрел, и лошади, более разумные, чем их хозяева, пронзительно ржали, потому что эти бездушные твари были напуганы бесцельным пролитием такого количества крови. Многие женщины стали вдовами, а многие дети – сиротами из-за двух глаз, которых они никогда не видели. Увы! Все это старо, как мир. И день этот, во всех отношениях, был похож на многие другие дни, что я видел.
– Перион ранен? – спросила она.
– Может ли ранить собаку кот, которого она загнала на дерево? Сейчас псом является Перион. Нет, этот Перион, который когда-то был моим командиром, и сейчас не имеет себе равного на поле брани. Но в то время, как я говорю с тобой, к этому загнанному на дерево коту Оресту подходит помощь. Любовь же загнала Периона в ловушку, и его судьба предопределена.
На что она с твердостью сказала:
– И моя судьба тоже. Поскольку, если Перион попадет в западню и погибнет, я ненамного переживу его.
– Я знаю, – сказал Агасфер, – У женщин бывают такие настроения! Но когда придет час, я думаю, ты не осмелишься покончить с собой. Потому что, насколько я знаю, твоя вера говорит, что Ад, в частности, служит именно тем местом, куда попадают самоубийцы.
Мелицента помолчала немного, а затем сказала совершенно спокойно:
– Чего мне бояться Ада, если мне уготована более горькая погибель? Я знаю, ты очень бы хотел, чтобы я стала твоей игрушкой. Бесчестие, в котором ты погряз, говорит о многом. Но ты не достигнешь своей цели, если Перион погибнет, потому что пути к смерти всегда остаются открытыми. Я лучше несколько раз умру, чем позволю хоть пальцем притронуться ко мне. Агасфер, у меня нет более слов, чтобы выразить тебе свое презрение…
– Тогда заключим сделку, – сказал он, похоже, зная, о чем она думает.
– Хорошо. Пусть Периона предупредят о тех войсках, которые завтра его окружат. Пусть он спасется. Еще есть время. Сделай это, нечестивец, и я буду жить. Да, я буду жить и во всем тебе подчиняться, мой хозяин, пока я тебе не надоем или пока Всевышний не вспомнит обо мне. Он прищурился.
