Он очень тихо произнес:
— Я просил тебя, когда-то давно, приберечь несколько слов из твоих похвал озеру Исанны до того времени, как ты увидишь это место.
— Оно выше красоты, — ответила Ким. — Выше всяких слов, которые я могла бы произнести. Но я очень боюсь, Мэтт.
— Знаю. И я тоже. Если я этого не показываю, то только потому, что примирился с любым приговором, который будет вынесен. То, что я сделал сорок лет назад, я сделал ради Света. Но возможно, это был поступок зла. Такое уже случалось прежде и случится вновь. Я подчинюсь приговору.
Она никогда не видела его таким. В его присутствии она чувствовала в себе смирение. За спиной Мэтта Миак что-то прошептал Ингену, а затем жестом подозвал Лорина и спутника Каэна, которые держали кристаллы, завернутые в ткань.
— По-моему, пора, — сказал Мэтт. — И это, возможно, мои последние минуты. Но сначала у меня кое-что для тебя есть.
Он опустил голову и поднял руку к повязке на потерянном глазу. Она увидела, как он приподнял повязку, и впервые увидела слепую глазницу. Потом оттуда выпало нечто белое, и он поймал это в ладонь. Это был крошечный квадратик мягкой ткани. Мэтт развернул его — и в его руке нежным светом засиял Бальрат.
Ким невольно вскрикнула.
— Прости меня, — сказал Мэтт. — Я знаю, что тебя мучил страх по поводу того, кто им завладел, но у меня не было возможности поговорить с тобой. Я снял кольцо с твоей руки, когда на нас впервые напали у дверей Банир Лок. Я подумал, что будет лучше, если он побудет… под моим присмотром, пока мы не узнаем, что происходит. Прости меня.
Ким глотнула, взяла Камень Войны, надела его на руку. Он вспыхнул у нее на пальце, затем снова погас. Она сказала, стараясь говорить тем тоном, который прежде так легко ей давался:
— Я прощу тебе все, что угодно, отныне и до тех пор, пока на Станке не останется последняя нить, кроме этого неудачного каламбура.
Он скривил рот. Ей хотелось сказать больше, но времени уже не хватило. Наверное, времени всегда не хватает. Миак звал их. Ким опустилась на колени в высокой, холодной траве, и Мэтт обнял ее с бесконечной нежностью. Затем поцеловал один раз, в губы, и отвернулся.
Она вернулась вслед за ним туда, где ждали остальные. На ее руке теперь сияло кольцо, и она чувствовала, как оно реагирует на магию этого места. Медленно, постепенно, но безошибочно. И внезапно, теперь, когда Бальрат снова принадлежал ей, Ким вспомнила некоторые вещи, которые он вынудил ее делать. Власть магии имеет свою цену. Она платила эту цену все время, и другие расплачивались вместе с ней: Артур, Финн, Руана и параико. И Табор.
Это горе не было новым, но теперь ощущалось сильнее и острее. Ей не удалось подумать об этом. Она подошла и встала рядом с Лорином, как раз вовремя, чтобы услышать слова Миака, произнесенные приглушенным и торжественным голосом.
— Вам не нужно говорить, что такого еще не бывало в истории. Мы не можем опереться на похожий узор дней в прошлом. Но все равно, Совет старейшин посовещался, и вот что предстоит сделать, а мы шестеро будем свидетелями разрешения спора между этими двумя противниками.
Он сделал паузу, чтобы перевести дух. В горной чаше не ощущалось ни дуновения ветерка. Холодный ночной воздух был неподвижен, словно застыл в ожидании, и неподвижными были усыпанные звездами воды озера.
Миак продолжал:
— Каждый из вас откроет свое изделие из хрусталя, чтобы мы могли их осмотреть и увидеть, что они означают, а затем вы вместе бросите их в воду, и мы будем ждать знака от озера. Если вы возражаете против этого плана, скажите об этом сейчас. — Он посмотрел на Каэна.
Тот покачал головой.
— Никаких возражений, — ответил он красивым, звучным голосом. — Пусть тот, кто отвернулся от своего народа и от Калор Диман, стремится уклониться от этого часа. — Он казался красивым и гордым в своем черном плаще с сине-золотой брошью, удерживающей его.
Миак посмотрел на Мэтта.
— Никаких возражений, — сказал Мэтт Сорин.
И больше ничего. Когда за все время их знакомства он потратил зря хоть одно слово? — подумала Ким, и комок встал у нее в горле. Широко расставив ноги, упершись кулаками в бока, он казался единым целым с окружающими их скалами, столь же стойким и непоколебимым.
И все же он покинул эти горы. В тот момент она подумала об Артуре и об убитых детях. В душе она оплакивала грехи добрых людей, запутавшихся в темном мире, тоскующих по свету.
— Сейчас важно то, — сказал тогда Миак в Зале Сейтра, — может ли король отказаться от озера.
Она не знала. Никто из них не знал. Они находились здесь, чтобы выяснить это.
Миак снова повернулся к Каэну и кивнул. Каэн подошел к своему спутнику, тот протянул ему завернутый кристалл, и плавным, грациозным движением Каэн сдернул ткань.
Ким показалось, что ее ударили в грудь. На глазах у нее выступили слезы. Некоторое время она не могла дышать и ловила ртом воздух. И все это время она про себя проклинала ужасную несправедливость, иронию того, что настолько погрязшее во зле существо, совершившее столько черных поступков, владеет таким даром создавать красоту.
Он вырезал из хрусталя Котел Кат Миголя в миниатюре.
Он был точно таким, каким она его видела во время своего долгого, мрачного мысленного путешествия из Храма в Гуин Истрат. Когда она рискнула проникнуть так глубоко в черноту замыслов Ракота, что никогда бы не сумела вернуться назад без помощи пения Руаны, которое защитило ее и дало силы вернуться.
Он был точно таким же, но все в нем было как-то наоборот. Черный Котел, который она видела, источник убийственной зимы среди лета, а затем смертоносного дождя, уничтожившего народ Эриду, превратился в сверкающее, изящное, несказанно прекрасное творение из хрустального света, с рунами у обода и симметричным узором у основания.
Каэн взял образ этого темного, разбитого Котла и создал из него предмет, который отражал свет звезд так же ярко, как само озеро.
Его должен был страстно желать, до боли в сердце каждый из смертных детей Ткача во всех мирах времени. Как ради него самого, так и ради того, что он символизировал: возвращение из чертогов смерти, из-за стен Ночи, страстную надежду всех тех, кому суждено умереть, на возможность возвращения и продолжения жизни. На то, что конец может и не быть концом.
Ким посмотрела на гнома, который создал его, увидела, как он смотрит на собственное творение, и поняла в тот момент, как он мог освободить Могрима и передать Котел в его руки. Каэн, поняла она, обладал душой художника, унесшейся слишком далеко. Поиском, стремлением к знанию и созиданию, доведенным до той точки, где начинается безумие.
