— Кстати, сколько еще принц будет пребывать у Хауэра? — поинтересовалась Лотта, снова поставив зеркало в прежнее положение; она нахмурилась.
— Это совсем не «кстати». Что у тебя на уме?
— Император выпросил у Сфорцы майстера Гессе, стало быть, и он там… Я вдруг подумала: после знакомства с наследником — интересно, пригласят ли его в Карлштейн? Ты здесь, как я понимаю, задерживаешься…
— И что?
— Мне казалось, тебе есть о чем с ним поговорить…
— Не о чем, — отрезала Адельхайда коротко, и напарница, помедлив, дернула ее за ухо, повернув лицом к свету:
— Ну и дура. Сядь ровно.
Так, пытаясь сгладить последствия мучительных раздумий и бессонной ночи, она пробыла в качестве малевального холста не меньше четверти часа; старания Лотты, однако, вряд ли были кем-то оценены — обитатели улья, на который Карлштейн стал еще больше похож наступившим утром, не видели друг друга и не замечали никого. Лишь Рупрехт фон Люфтенхаймер, как всегда учтивый с давней приятельницей отца, уже за воротами, когда немалая процессия готова была отправиться в путь, подъехал к ее повозке, дабы осведомиться, не требуется ли чего госпоже фон Рихтхофен.
Суета и шум так и не утихли до конца еще долго, пока вытягивалась и выстраивалась движущаяся по дороге вереница повозок, лошадей, мулов и осликов. Рудольф сидел в седле впереди, окруженный охраной, где-то чуть поодаль виднелась повозка, в которой устроилась Элишка; соскучившиеся в замке далматины, отпущенные на волю, уже через полчаса этого неспешного путешествия начали гоняться взад и вперед, проскальзывая под днищами повозок, уносясь в сторону и возвращаясь, чтобы снова сорваться в бег. Лотта попыталась снова завести разговор о безрадостном будущем одинокой старой девы, которая на самом деле не такая уж и одинокая и которой, вообще-то, есть для чего и для кого жить, однако разговор сей был снова и безоговорочно прерван. Два беспечных, как всегда, приятеля наследника затеяли было скачки наперегонки, тем взбаламутив собак еще больше, однако спустя четверть часа бессмысленное мельтешение прискучило и тем, и другим, и спустя еще час вокруг повисла тишина, нарушаемая лишь редкими разговорами, храпами животных и скрипом телег и повозок. Обыкновенно раздражающий звук сегодня казался неприхотливой монотонной музыкой, и когда она внезапно стихла, Адельхайда, открыв глаза, поняла, что проспала все те шесть с лишним часов, что заняла дорога до Праги.
Старый императорский замок, в котором водворился Рудольф с самыми приближенными, все еще пребывал местами в состоянии вечного ремонта (который будет длиться, наверное, столько же, сколько и бесконечное возведение собора святого Витта чуть в стороне от него), прочие же разместились в Градчанах, несколько обезлюдевших с года смерти Карла. Рудольф, в отличие от отца, в пражском замке бывал редко, и прежней нужды в большой обслуге городского имения уже не было, и теперь основным населением пражской окраины были каменщики, мастера, художники и прочие представители ремесел, наиболее потребных в замке и соборе на данный момент. Учитывая факт, что ремонт тянулся уж не первый год, а пришлые мастера были живыми людьми с вполне понятными потребностями, какая-то часть обитателей Градчан так наверняка этой частью и останется, приумножив городское население…
Суета, столь раздражающая Адельхайду в Карлштейне, преследовала и теперь: даже сюда, в комнату замка, доносился городской шум, еще более возбужденный, чем обыкновенно. Гостиницы и постоялые дворы занимались будущими зрителями и участниками, запоздавшими и прибывшими на турнир в последний день приготовлений; местные мальчишки шатались по улицам, подкарауливая оных участников и громко обсуждая тех, кто пришелся им не по вкусу и от кого нельзя было получить вдогонку слугу или оруженосца с нарочитым указанием драть острякам уши, и столь же громогласно выказывая восторг теми, кто им приглянулся.
За стенами Праги, по словам Элишки (и здесь явившейся «перемолвиться парой слов с госпожой Адельгейдой»), почти у самого города, где разместилось ристалище, все еще продолжалась регистрация участников, невзирая на приближающиеся сумерки. Перепись претендентов длилась уж четвертый день, и не только по причине того, что господа рыцари подтягивались вразнобой и постепенно — попросту этот турнир от прочих, проводимых иными устроителями в иное время, отличался новыми правилами. Рудольф, рассылая оглашение о предстоящей баталии, упомянул, что к участию допускается каждый носитель цепи и меча, вне зависимости от родовитости, обеспеченности и условий обретения рыцарского звания. Герольды-распорядители попытались было заикнуться о том, что Его Величество рушит вековую традицию, по каковой лишь Turnieradel[78], за чьей спиной поколения знатной крови, имеет до сих пор право участия в благородных играх, однако, когда Рудольф напомнил, что турнирный герольд — должность, в общем, назначаемая, возмущения сошли на нет, и новое правило было смиренно принято. Теперь же несчастные блюстители традиций, прежде попросту разворачивающие тех, кого не было в гербовом перечне, стиснув зубы, послушно вносили в список «всякого оборванца, именующего себя рыцарем».
Оборванец мог не иметь даже коня — и такого не бывало еще никогда и нигде. Впервые одним из центральных событий турнира были не конный групповой бой, не бухурт и не сшибка с копьями в упоре, а поединки пеших рыцарей. До сих пор мечевой бой полагался лишь дополнительным, далеко не самым значащим моментом в турнирных забавах, и случалось, что его могло и вовсе не быть, посему объявленное Рудольфом новшество вызвало без преувеличения шок среди высокого рыцарства и крайнее возбуждение в рядах новопосвященного воинского братства. Пеший поединок подразумевал легких доспех, по определению более дешевый, нежели тяжелый турнирный; разумеется, и в этой области можно было состязаться в качестве или дороговизне, порою и не имеющей к этому качеству никакого отношения, но все же угодить в число участников такого единоборства мог совершенно любой, даже странствующий неимущий рыцарь. И даже если допустить невозможное — рыцаря без меча — и такой претендент будет иметь возможность показать себя, ибо за неимением нарочитого затупленного турнирного оружия сможет получить таковое от учредителя во временное пользование. Посему, если вдруг прямо перед днем баталии неведомый недоброжелатель подошлет наймита, дабы тот исхитил единственное оружие (говорят, был и такой случай на турнире в Магдебурге), это никоим образом не повлияет ни на что. Ну, кроме затрат на приобретение оного оружия уже после проигранной или победоносной схватки…
