— Хорошее сравнение.
— Для человека, который ни разу не был в бою, — Котенок зевнул, — И еще нас не учили тому, что может встретиться противник, с которым бороться не получается. Потому что каждый твой удар — удар по тебе самому.
— Это ты про меня, конечно?
— Ага.
— Да уж, мы с тобой замечательная пара. Стоим друг друга, как ты думаешь?
— О!
— Если об этом пронюхают имперские газеты, шумиха будет еще долго. Знаешь, всякие там светские сплетни…
На Герхане к ним тоже неравнодушны. Спившийся и сходящий с ума скай-капитан ван-Ворт — и молодой варвар с
Кайхитенна. Черт, это будет самая горячая новость года.
У Котенка на лице появилось безразличное выражение, изумруды потускнели.
— Какая разница? Я этого уже не увижу.
— Мы, — поправил я, — Мы.
— Линус…
— Один ты никуда не пойдешь, малыш.
Он сжал мою руку так сильно, что ногти почти пробили кожу.
— Нет, — его голос стал похож на его же клинок — тяжелый, отточенный, острый… — Тебе это не надо. У тебя есть путь. Пути. Все еще не кончено.
— Уже кончено, — сказал я спокойно, — С того самого дня, когда мы встретились. Кажется, я еще тогда понял, что мой последний путь отрезан.
— Но ты же не мог знать…
— Я сам перестал понимать, что я мог знать и что я знал, я вообще запутался сам в себе, Котенок. Единственное, что я понимаю теперь — мы связаны вместе. Как буксировочным силовым лучом, насмерть. Без меня ты не уйдешь.
В изумруде оказались вкрапления хрусталя, такого прозрачного, что казался почти невидимым. Они дрожали и становились все крупнее.
Изумруд… Хрусталь… Банально, старо, затерто, как много раз стиранное ветхое белье. Не было никакого изумруда и никакого хрусталя, просто в зеленых глазах, смотрящих на меня, появились слезы. И сердце уже в который раз сжало сильной невидимой рукой, так, что в нем возникла пульсация, боль. Слишком сильна была эта рука или слишком устало за последнее время это самое глупое смешное сердце.
— Перестань, — сказал я, голос беспомощно захрипел, как древняя пластинка на патефоне, — Мы еще выберемся.
— Не смиряться?.. — спросил он, — Да?
— Да! Именно так… Мы выберемся, малыш. Я что-нибудь придумаю.
— Корабль уже идет. Мы не сможем победить время, ты сам говорил.
— В этой жизни я вообще успел сказать много глупостей. Перестань плакать, пожалуйста. Я заржавею от твоих слез.
— Я… не плачу, — он шмыгнул носом, стер пальцем крохотную влажную дорожку со щеки, на ее месте осталась алая полоса, — Я не буду больше.
— Смотри мне. А то…
— А то что?
Я подхватил его на руки, осторожно внес внутрь. Небо и море сразу стали дальше, хотя нас разделило всего лишь пара сантиметров стекла. Котенок шутливо пытался отбиться, но его удары почти сразу превратились в ласки.
Мы упали на лежанку, вместе, как слившиеся сиамские близницы.
И уже не пытались говорить.
Небо было незнакомое. В нем горели те же звезды, что горели миллионы лет, те самые, которые я видел бесчисленное количество раз, но я не узнавал его. Это было чужое, не то небо. Оно нависло надо мной огромной тушей, которая могла раздавить, бескрайнее, распростершееся так далеко, что я сам уже казался его частью.
На лице была кровь. Я попытался стереть ее, руки двигались как у контуженного, смешно и жалко — дрожали, едва шевелили окаменевшими в суставах пальцами, норовили то и дело упасть как змеи с перебитым хребтом. Дышать было тяжело, я глотал воздух как воду и он ложился на меня тяжелыми пластами, давящими на грудь.
«Легкие целы, — подумал я, стирая с лица липкую гадость, — Это хорошо. И позвоночник тоже. Аммортизационная капсула все же сработала, как минимум с левого борта. Это очень хорошо.»
Я лежал на спине, в десятке метров от бесформенной кучи железа, от которой все еще шел дым. Воняло горелой резиной и пластиком, самый мерзкий запах на свете. Кажется, что он пропитывает легкие, отчего на них появляется черная копоть, режет грудь, заставляет глаза слезиться. Отвратительный, ужасный запах…
Огня не было, только тлели заросли сухого кустарника, на которые мы упали. Странно, что я сам не сгорел, температура здесь должна была быть чертовски большой. Я стал ощупывать себя в поисках ожогов, нашел несколько, но неопасных, на лице и шее. Встать было труднее. Меня шатало из стороны в сторону, ноги сами собой разъезжались, я словно пытался стоять на качающейся палубе корабля, идущего сквозь штормовые волны.
Через некоторое время удалось встать на колени и тогда меня вырвало какой-то горькой желчью. Откашлявшись, я долго стоял на четвереньках, пытаясь сосредоточиться на том чтобы перестала кружиться голова. Кажется, в ней что-то сместилось — окружающий мир плыл, то и дело окутываясь белесым тошнотворным туманом. Сострясение?
Наверно. И правая нога еще… Вроде перелома нет. Связки… Космос, ты добр, спасибо тебе, старик. Спасибо, отец. Уберег, черт, уберег… Не думал, что получится… Я молиться тебе буду, я…
Я заплакал, но не почувствовал слез на обожженных и залитых засохшей уже кровью щеках. Мой летный комбинезон почернел, местами оплавился, на груди висела блестящая металлом бахрома — то, что осталось от рации и системы жизнеобеспечения. Шлем валялся неподалеку — покрытое огромными вмятинами тусклое яйцо. Должно быть, я снял его бессознательно, уже после приземления. Если падение с таким ускорением и на одной едва тянущей аммортизационной капсуле можно называть приземлением…
Сильно саднило под ребрами, правая нога висела плетью, стоило только на нее наступить, как ступня превращалась в кусок раскаленной до белизны стали. Но это ничего, это пройдет. Главное — жив.
Время от времени на небе появлялись новые звезды — яркие, красные, вспухающие за доли секунды и еще быстрее исчезающие. Где-то там, так далеко, что человеческий глаз был бессилен разглядеть, Второй Корус ВКС
Империи добивал остатки противника. Мне не повезло, осколки торпеды, срикотешившей от броневых листов второй палубы, ударили в рубку, как раз в тот момент, когда наш корабль, заканчивая разворот, выходил на курс атаки. Рубка могла выдержать прямое попадание, но ее обшивка не была рассчитана для такого угла поражения. Рубка превратилась в кокон переплетенных между собой искореженных листов брони, арматуры и проводки.
Я был единственным, кто находился на второй палубе, рядом со спасательными ботами. И я был единственным, кто сумел ими воспользоваться. Через две минуты после того, как бот отстыковался, корабль получил сразу два прямых попадания — еще одно под рубку и кассетной торпедой — в правый борт. После гибели экипажа он стал достаточно удобной мишенью чтобы попасть под удар и эти две минуты были последними минутами его жизни. После этого он перестал существовать. Меня задело слегка, к тому моменту бот отошел достаточно далеко, но хрупкая капсула не была предназначена для боя…
