Ему хотелось сказать нечто язвительное, понял Дэвин, но интонации его голоса выдавали растерянность и страх.
Последовало молчание. Позади них с треском взвилось пламя, и оранжевое сияние разлилось вокруг, осветив напряженное, яростное лицо Эрлейна и худое, черное лицо Сандре с высокими, обтянутыми кожей скулами. Стоящий рядом с ними Алессан, как заметил Дэвин, ни разу не шелохнулся.
— Воины Кардуна, которых я встречал, — ответил Сандре, — высоко ценили честь. Но я не могу претендовать на принадлежность к ним. Не заблуждайся: я не карду. Меня зовут Сандре д'Астибар, я был герцогом этой провинции. И немного разбираюсь в вопросах власти.
Эрлейн открыл рот.
— Я тоже чародей, — прибавил Сандре, как бы между прочим. — Поэтому тебя и раскрыли: по тем слабым чарам, которые ты использовал для маскировки своей руки.
Эрлейн закрыл рот. Он пристально уставился на герцога, словно хотел проникнуть под его маскировку или найти подтверждение в глубоко запавших глазах. Потом бросил взгляд вниз, почти что против своей воли.
Сандре уже широко растопырил пальцы на левой руке. Все пять пальцев.
— Я так и не совершил последнего шага, — сказал он. — Мне было двенадцать лет, когда магия нашла меня. Я был сыном и наследником Телани, герцога Астибарского. И сделал свой выбор. Повернулся спиной к магии и стал править людьми. Я воспользовался своей силой не более пяти раз в жизни. Или шести, — поправился он. — Один раз совсем недавно.
— Значит, заговор против Барбадиора действительно существовал, — пробормотал Эрлейн, временно забыв свой гнев. — А потом… Что вы сделали? Убили своего сына в темнице?
— Да, убил. — Голос звучал ровно, не выдавая никаких чувств.
— Вы могли отсечь себе два пальца и вытащить его оттуда.
— Возможно.
При этих словах пораженный Дэвин резко поднял голову.
— Я не знаю. Я уже давно сделал свой выбор, Эрлейн ди Сенцио. — И с этими тихими словами еще одна боль пришла на поляну, почти что зримая на границе светового круга костра.
Эрлейн заставил себя саркастически рассмеяться.
— Что это был за чудный выбор! — насмешливо воскликнул он. — Теперь ты лишился власти, и семьи тоже, и стал рабом-чародеем у самонадеянного принца Тиганы. Как ты, должно быть, счастлив!
— Это не так, — быстро сказал Алессан.
— Я здесь по собственному выбору, — мягко ответил Сандре. — Потому что дело Тиганы — это дело и Астибара, и Сенцио, и Кьяры, — один и тот же выбор для всех нас. Погибнем ли мы, как жертвы, добровольно идущие на смерть, или при попытке стать свободными? Будем ли прятаться за чужие спины, как делал ты все эти годы, скрываясь от чародеев? Не можем ли мы объединиться плечом к плечу хотя бы один раз на этом охваченном безумием полуострове враждующих провинций, замкнувшихся в собственной гордыне, и прогнать обоих прочь?
Дэвин был глубоко взволнован. Слова герцога звенели в залитой светом костра темноте, словно вызов в ночи. Но когда он закончил, они услышали насмешливые аплодисменты Эрлейна ди Сенцио.
— Превосходно, — с презрением воскликнул он. — Ты должен запомнить это до того времени, когда найдешь армию простаков, которую надо будет сплотить. Простите меня, если сегодня меня не растрогают речи насчет свободы. До захода солнца я был свободным человеком на открытой дороге. Теперь я стал рабом.
— Ты не был свободным, — выпалил Дэвин.
— А я говорю — был! — огрызнулся Эрлейн, в гневе поворачиваясь к нему.
— Возможно, существуют законы, которые меня ограничивают, и правительство, которое меня не устраивает. Но дороги теперь стали безопаснее, чем тогда, когда этот человек правил в Астибаре, а отец того — в Тигане, и я жил так, как хотел, и шел, куда хотел. Вам придется простить мою бесчувственность, но я вам признаюсь, что заклятие, наложенное Брандином Игратским на имя Тиганы, не лишало меня сна по ночам.
— Мы простим, — ответил Алессан неестественно ровным голосом. — Мы все простим тебя за это. И не станем уговаривать тотчас же изменить свои взгляды. Но вот что я тебе скажу: свобода, о которой ты говоришь, вернется к тебе, когда имя Тиганы снова зазвучит в этом мире. Я надеюсь — может быть, напрасно, — что со временем ты будешь добровольно работать вместе с нами, но до тех пор принуждения, порожденного даром Адаона, мне достаточно. Мой отец погиб, и братья погибли у Дейзы, и цвет всего поколения вместе с ними, сражаясь за свободу, Не для того я вел столь опасную жизнь и столь долго боролся, чтобы позволить трусу принижать гибель целого народа и его наследия.
— Трус! — воскликнул Эрлейн. — Будь ты проклят, самонадеянный, жалкий принц! Что ты знаешь об этом?
— Только то, что ты сам нам сказал, — мрачно ответил Алессан. — Дороги стали безопаснее, сказал ты. Правительство, которое тебя, возможно, не устраивает. — Он шагнул к Эрлейну, будто готов был ударить его, самообладание принца в конце концов дало трещину. — Ты самое отвратительное явление, с которым я столкнулся: покорный и довольный подданный двух тиранов. Твоя идея свободы — это именно то, что позволило им нас покорить, а затем удержать в повиновении. Ты назвал себя свободным? У тебя была свобода лишь скрываться и наложить в штаны, если чародей или один из их Охотников окажется на расстоянии десяти миль от твоей слабенькой маскирующей магии. У тебя была свобода проходить мимо колес смерти, на которых гниют твои собратья-чародеи, свобода повернуться к ним спиной и продолжать свой путь. Теперь все изменилось, Эрлейн ди Сенцио. Клянусь Триадой, теперь ты — участник всех событий! В той же степени, как и любой другой человек на Ладони! Слушай мой первый приказ: ты должен воспользоваться своей магией, чтобы скрыть отрубленные пальцы, точно так же, как и прежде.
— Нет, — решительно ответил Эрлейн.
Алессан больше ничего не сказал. Он ждал. Дэвин увидел, как герцог качнулся было в их сторону, потом сдержался. Он вспомнил, что Сандре прежде не верил в то, что это возможно.
Теперь он увидел. Они все увидели при свете звезд и костра, разведенного Баэрдом.
Эрлейн боролся. Почти ничего не понимая, расстроенный всем происходящим, Дэвин постепенно осознал, что в чародее происходит ужасная борьба. Это можно было прочесть по его застывшей, напряженной позе и стиснутым зубам, по хриплому, учащенному дыханию, по крепко зажмуренным глазам и стиснутым в кулаки пальцам опущенных рук.
— Нет, — задыхаясь, произнес Эрлейн один раз, потом еще и еще, каждый раз все с большим усилием. — Нет, нет, нет!
Он упал на колени, словно подрубленное дерево. Его голова медленно склонилась. Плечи ссутулились, словно он сопротивлялся какому-то непреодолимому нападению, потом затряслись в хаотических спазмах. Он дрожал всем телом.
