— Рассказывай, — нетерпеливо бросил принц, — рассказывай все.
В Тварном мире даже фейри предпочитают язык слов и мыслей, но Гиал “заговорил” образами. Еще один знак доверия, Сын Дракона принял его с благодарностью. Итак, река времени… значит, войти в нее получилось не сразу.
Многослойный разговор, и первый пласт, самый глубокий, насыщенный — память Единорога, навстречу которой открыт разум Змея; пласт второй — методичные расчеты, сведение множества уровней бытия для начала хотя бы в таблицу, поиск системы, совпадений и точек соприкосновения; пласт третий — разумеется, беседа на поверхности, слова — изменившиеся мысли.
А образы становятся числами, числа — формулами, формулы — ответами. Нелегкая работа, но скорее трудоемкая, чем напряженная. Даже на этой Земле, в этом времени уже созданы машины, способные делать то же самое, но им пока не хватает данных, а вообще-то, никто не мешает пользоваться достижениями иных времен и цивилизаций… и принц, сбивая друга с темы, подбросил ему картинку-ощущение: Змей и Единорог — с нейродатчиками на висках перед голографическим монитором, по которому бегут, сменяя друг друга бесконечные цепочки чисел.
Гиал с постным лицом подправил картинку, придав им обоим истинные облики. Принц сжал губы и не стал смеяться: змей в соскальзывающих на хвост нейродатчиках выглядел грустно.
Гиал вошел в реку в тот самый момент, когда Элис дала согласие на танец. Разумеется, в действительности — в той действительности, которая больше, чем Тварный мир, — говорить о “том самом” моменте не приходится, как вообще не приходится говорить о совпадениях во времени, но ясновидец, да еще живущий на грани миров, может позволить себе еще и не такие построения.
Это главное, так считает Гиал — сведение двух событий в одну точку. Принц согласился с Единорогом: да, пожалуй. Будущее, пусть страшное, пусть недолгое, зависит от Элис.
“Кристалл? — в ровных размышлениях всплеск разноцветных эмоций, надежда, и тщательно скрываемый страх, и недоверие для живой сказки невозможное, но только не тогда, когда речь идет о другой сказке, еще более невероятной. — Уверен ли ты, Крылатый?”
Невозможно быть уверенным в том, чего нельзя проверить. И Гиал знал это, и спрашивал потому лишь, что испугался. Испугался вдруг забрезжившей надежды.
“Разве мы заслужили благодать Закона?”
“Ну, если уж я однажды заслужил помилование от Меча…”
В мешанине лихорадочно мелькающих разноцветных вспышек сменяющих друг друга чувств, проявляется новая мысль:
“Этот юный фейри, обреченный сгореть — в нем смешались все три силы”.
“Боюсь, что так”.
“Он — твой сын, Крылатый”.
“Да. И все закончится с его смертью”.
Страшно. Знать, что сын, которого еще нет, погибнет от руки своего друга — страшно. Но этот мальчик — сын его и Элис, а цепь событий, пусть прочная, все-таки может быть разорвана, зная будущее, можно пытаться изменить его — это легче, чем менять прошлое.
Сын его и Элис… наследник.
“Властелин, — мысль Гиала звучит, как темное эхо собственных догадок, — Крылатый, ведь может случиться так, что твой сын возьмет Санкрист и займет престол Полуночи?”
Додумай, доскажи то, что не сказано. Единорог видел Меч, но успел уйти до того, как опустился клинок. Закон в этом мире карает иначе. Сейчас, когда Тьмы уже нет, а Свет не решается на войну, существует что-то вроде хрупкого, очень хрупкого равновесия — покатый склон, вместо пропасти. А Кристалл уже здесь, и не надо быть провидцем, чтобы понять, кому суждено стать его хранителем, стать Жемчужным Господином. Взяв под свою руку народы Сумерек, можно заменить собой иссякший источник Тьмы и выиграть время, пока не родится сын, пока черный меч Санкрист не обретет хозяина, пока новый Владыка Темных Путей не поддержит накренившийся мир.
Судьбы такой не пожелаешь и врагу. “Фейри, зачатый в любви и рожденный в ненависти, сможет взять черный меч, когда душа его будет убита”. Это значит, что Элис должна возненавидеть своего ребенка. Это значит, что душу собственного сына нужно будет выжечь, стереть, уничтожить. А если не сделать этого, все будет так, как видел Единорог, с той лишь разницей, что фийн диу сам выполнит работу Звездного.
Логика разрушения безупречна, во всяком случае, с точки зрения фейри. В мир придет некто, — здесь ему придумали имя “антихрист”, — чья благородная миссия в том и заключается, чтобы выполнять обязанности отсутствующего Владыки, не важно, полночного или полуденного — для того, кто стоит за ним, нет разницы между Полуночью и Полуднем. В нынешней ситуации “антихрист” заменит Владыку Темных Путей, и его появление запустит программу… или, говоря на привычном языке, потянет уже спряденную нить. А дальше все, как написано. И даже Сын Утра будет бессилен предотвратить гибель, потому что Закон, Закон разгневанный, Закон карающий окажется на стороне его вечного противника. Интересно, еще в каком-нибудь мире боги догадались, что Закон можно не только чтить, но и использовать себе во благо? Себе во благо — на погибель всему сущему.
Еретическому вопросу удивился даже Гиал, далекий от трепета перед высшими силами. Бесконечное множество реальностей составляют мир, есть еще миры, иные миры, но других богов в том смысле, какой придавал этому понятию принц, нет и быть не может. Есть лишь Белый бог и Светоносный противник его, а еще — фейри и смертные, душа и плоть любого мира.
Конечно же, он был прав.
Если Владыка не придет, или если погибнет он раньше, чем возьмет Санкрист, мир погрузится в хаос. Постепенно, не сразу. Мир сойдет с ума, и сойдут с ума люди, а где-то между мирами, как в инкубаторе, будет расти и взрослеть тварь, с которой начнется погибель. Его примут за человека, его будут чтить, как святого, и даже демоны поклонятся ему, хоть и не по своей воле. Поклонятся — куда им деваться, ведь настоящий Владыка уже не придет. А созрев и обретя силу, тварь вернется…
“Сюда! — понял принц, выныривая из провидческих грез. — На Землю”.
— Имя? — насторожился Гиал, не рискнувший углубляться в туман ясновидения. — Ты знаешь его имя?
“Элиато… Сватоплук или Адам Элиато, — говорить вслух не хотелось, — одно имя он получит при крещении, другое — при рукоположении, но они ничего не значат, ни одно, ни второе, ни тысячи иных прозвищ. Нет, Гиал, у этого существа нет имени, потому что его никто никогда не позовет…”
…— Миа-мна-а!!! — донеслось из коридора. — Мна-на-на-мяа-а!!!
Подпрыгнули оба, и Гиал и принц. Торжественная обреченность размышлений была грубо разрушена: вопли за дверью библиотеки показались страшнее любого пророчества.
