— Выследили, проклятые, — прошептала Саттия, не опуская лука, — месяц за нами шли. Маг их на нас вывел. По этой, как ее, памяти земли.
— Именно так, — негромко и растерянно ответил Бенеш. — А я не знаю, чего делать. Пока буду готовить заклинание, меня на куски порубят…
— Ну, что вы скажете благородному Дерину фа-Трене? — осведомился толмач, закончив переводить длинную речь. — Долго ждать ответа он не будет…
— Если попрут скопом, я свалю двоих или троих, — проговорила Саттия, — а прочие нас достанут. Через строй их не прорваться. Так и придется отдать клинок?
— Предоставьте все мне, — Олен незаметным движением освободил ноги из стремян, — передай своему мессену, что он может поцеловать меня пониже копчика.
По ряду воинов прошел металлический шелест — кое-кто там понимал язык людей. Толмач выпучил глаза, пытаясь осмыслить, в самом деле услышал оскорбление или ему показалось.
Олен уперся руками в луку. Напрягся так, что мышцы живота заныли, и резко встал на седло. С силой распрямил ноги и прыгнул в сторону укрывшегося за спинами воинов гнома. Бедра дернуло болью, услышал удивленный возглас. Мелькнула мысль, что сил толчка не хватит, что позорно свалится на землю. Но сапог опустился одному из латников на плечо, и Рендалл толкнулся еще раз. Приземлился за линией окружения, перекатился через плечо. Вскочил и со всех ног устремился к благородному Дерину фа-Трене.
Маг выкрикнул что-то, из земли на пути человека выросли громадные черные ручищи. Олен ударил мечом горизонтально, и они рассыпались на куски почвы. Отшвырнул бросившегося наперерез толмача, вышиб кинжал из ладони предводителя гномов. Проскочил ему за спину и приставил нестерпимо пылающее лезвие к шее.
Сбоку, где не мешала борода.
— Одно движение любого из вас — и я перережу ему глотку! — сказано это было достаточно уверенно, чтобы воины дружно замерли. — А ты, колдун, помни, что я быстрее тебя!
— Ду кан дода миг! Мен мин фамиль коммер атт хамнас![3] — проговорил Дерин фа-Трене гордо.
— Это мы посмотрим, — хмыкнул Олен, угадавший общий смысл слов. — Эй, ты, — он поглядел в сторону поднявшегося с земли толмача. — Переводи. Пусть воины немедленно бросят топоры и удалятся на две мили от берега. Чего замолк?
Лицо тощего гнома перекосилось от страха, но он послушно забормотал. По рядам его вооруженных соплеменников прошел ропот.
— В случае неповиновения я убью его, — Олен прижал ледяное лезвие к смуглой коже, из пореза, пока неглубокого, выступила кровь. — Быстро!
— Лидаг![4] — прохрипел Дерин фа-Трене, осознавший, похоже, что слишком близко подошел к вратам Адерга.
Глухо звякнул первым упавший на землю топор, поверх него лег второй, третий. Обезоруженные гномы медленно двинулись прочь от берега, глаза в прорезях шлемов загорелись бешенством.
— Саттия, проследи, чтобы они не остались поблизости! — крикнул Олен. — А ты, толмач, свяжи своего морщинистого приятеля…
— Его? — трясущаяся рука указала на мага. — Чем?
— Да хотя бы своим и его поясом. Уложи на землю, руки за спину, и замотай покрепче. И в рот чего-нибудь запихни, чтобы он пальцем не мог пошевелить и слово вымолвить.
— Ду колар ав фрам анскремлиг лиданде![5] — прошипел колдун, когда с него сорвали широкий кожаный пояс.
Олен не обратил на его слова внимания.
— Вот и хорошо, — сказал он, когда маг оказался связан, а последний из воинов исчез в зарослях. — Бенеш посмотрит, чтобы этот тип не затеял какую-нибудь гнусность, а мы поговорим. Готов ли меня слушать благородный Дерин фа-Трене?
— Йа,[6] — без охоты отозвался предводитель гномов, услышав перевод вопроса.
— Ты думаешь, что имеешь дело с выскочкой, по воле случая получившим чудесный меч? Вынужден тебя разочаровать. Я помню, как твой прапрадед Лонин фа-Жерин-фа-Валин— фа-Стрене-фа-Некен-фа-Лиар триста лет назад одержал победу на Играх Двенадцати Богов в Безарионе. Он одолел всех в метании топоров и получил приз из рук императора — вазу из голубого оникса, изготовленную многие тысячелетия назад сиранами…
Благородный Дерин фа-Трене судорожно захрипел. Попытался повернуть голову, чтобы посмотреть человеку в лицо, но замер, ощутив боль от глубже вонзившегося в кожу лезвия. Лежавший на земле маг беспокойно завозился.
— Я помню, что его прапрадед погиб в Безарионе в Ночь Кровавой Потехи. Что тело его так и не нашли…
— Кто ты? — толмач сумел передать не только смысл, но и интонацию патрона — ужас и удивление.
— Наследник трона, стоящего в Золотом замке, — голос Олена обрел звучность и глубину. — И я не советую тебе становиться мне поперек дороги!
— Йа… Яг кунде инте… Варифран? Варфор са форт ней…[7] — залепетал Дерин фа-Трене.
— Отправляйся в горы, — перебил его Олен, — и расскажи консулам и старейшинам, что скоро вашему народу придется браться за топоры. Тот, кто владеет ныне Безарионом, несет в себе зло более страшное, чем Восставший Маг.
— Не может быть… — смуглое лицо толмача посерело, стало цвета дорожной пыли.
— Все понял? — Олен медленно убрал меч от шеи предводителя гномов.
— Йа, йа, — забормотал тот. — Урсакта…[8]
— Тогда поклянись Кодексом Регина, что выполнишь мою просьбу, — к коню отходил неспешно, не отводя взгляда от лежащего на земле мага. Тот смотрел недоверчиво и мрачно.
— Свар![9] — проговорил Дерин фа-Трене.
Олен убрал меч в ножны, вскочил в седло. Кусака сдвинулся с места, не дожидаясь удара шпор, с радостным ржанием. Быстро перешел на рысь. Замелькали кусты, исчезли из виду гномы, лежащая на земле груда топоров.
— Ловко ты с ними управился, — Саттия перестала оглядываться только через сотню шагов. Убрала стрелу в колчан, опустила лук и принялась снимать с него тетиву.
— Так вышло, — Олен почувствовал, как от похвалы заалели щеки, торопливо отвернулся.
— А ты и вправду… ну, все это помнишь? — спросил Бенеш, когда поехали более спокойно. — Это… про его прадедов?
— Не постоянно. У меня в голове что-то вроде огромного шкафа с тысячами ящиков. Каждый — память одного императора. И имя предков этого гнома послужило чем-то вроде веревки, потянув за которую, я вытащил связанные с ними воспоминания… Но иногда этот шкаф готов проглотить меня целиком…
Примерно через милю выехали к деревушке, как две капли воды похожей на ту, где ночевали. За ней селения начали встречаться чаще, чем блохи в собачьей шерсти. Перед сумерками и вовсе выбрались на широкий тракт, тянущийся на восток. К тому моменту, когда на небосклон высыпали первые звезды, достигли двухэтажного постоялого двора с отдельно стоящей баней и большой конюшней.
