Это был удар в самое сердце. Чистое туше, как сказал бы Пал Палыч Сычев, наш инструктор по рукопашному бою из клуба "Лориен". По лицу инквизитора я понял, что сукиному сыну нечем крыть. Он, гадина, блефовал, а я побил всю его мелкую шваль старшими козырями.
- Истинно так, - медленно заговорил инквизитор, видимо, пытаясь прийти в себя, - но это правило не распространяется на виновных в государственной измене.
- Покажите мне статью, где это сказано!
- Я не уполномочен это делать, шевалье.
- Я требую Божьего суда и сам буду защищать свою честь и доброе имя!
- Мэтр Тома! - позвал инквизитор жестяным голосом.
- Да, иди сюда, мордатый! - заорал я в том порыве отчаяния, когда уже ничто не имеет значения и хочется только одного - чтобы происходящий ужас побыстрее закончился. - Иди, тащи свои гвозди и жоповерты! Ссыкло ты, а не палач, только и можешь мучить безоружных и беззащитных. Попался бы ты мне в другом месте, я бы тебе самому яйца отрезал и на нос повесил! Гниды вы, подлюки и лжецы! Пиндосины сраные! Плевать я на вас хотел! Сдохну, а не подпишу вашу фальшивку!
Я ждал самого худшего, но де Бейлер внезапно жестом остановил палача, уже готового вцепиться мне в глотку, взял со стола колокольчик и позвонил. В каземате тут же появилась стража.
- Отведите шевалье в камеру, он, верно, еще не понял своего положения, - велел инквизитор. - Идите, мой друг, и хорошенько подумайте над тем, что вас ждет. Может быть, милостивая Матерь надоумит вас, и вы раскаетесь в своей гордыне. А утром мы поговорим с вами немного в другом ключе. Более... жестком.
***
Этот проклятый вой просто выворачивает меня наизнанку.
Вначале я подумал, что это сторожевой пес, но потом понял - нет, человек. Какой-то бедолага, который рехнулся в этом застенке от одиночества или пыток, и теперь воет в своей камере. Мне и без этого вытья тошно так, что словами не выразить, а уж когда слышишь такое...
Когда меня привели в эту камеру и оставили одного, я определенно был не в себе. Странное состояние, раньше со мной такого не случалось. Мне казалось, что это кошмар, дурной сон, что все это происходит не со мной, и вот-вот окружающие меня мучители расхохочутся и скажут: "Парень, это шутка! Все нормально, вали отсюда с Богом!" Но с меня сняли наручники, закрыли в камере и ушли. Спать я не мог, меня мучили сердцебиение и дрожь во всем теле. Мне было очень трудно думать связно, разобраться в происходящем - разум не воспринимал то, что меня окружало и что со мной происходило. Постепенно я понял, что лежу на деревянном лежаке, у каменной стены, в маленькой камере, такой темной, что разглядеть что-нибудь было невозможно. Тьма была такая густая и плотная, что меня охватила клаустрофобия - меня будто погребли заживо в этом мраке. Промозглый холод и смрадная вонь мучили меня едва ли не больше, чем этот могильный мрак.
Впрочем, время шло, мой страх улегся, безумец на время перестал выть - то ли выбился из сил, то ли успокоился, то ли уснул, - и я попытался встать и осмотреться, точнее ощупаться. Вытянув руку, я по стенке дошел до мощной окованной железом двери, потом до противоположной стены, споткнулся о кадку - местный эквивалент тюремной параши, - потом дошел до внешней стены. Под самым потолком было крошечное окошко: я смог нащупать тесно вмурованные в стену прутья. Может быть, днем в камере будет чуть светлее, подумал я. Камера была крошечной - три на три метра, не больше. Кроме лежака и бадьи никаких предметов в камере не было, и я решил, что в этот склеп меня посадили временно, возможно, до утра.
- "Утешай себя, утешай! - шепнуло отчаяние. - Они просто забудут о тебе, и ты сдохнешь в этой камере от голода, или рехнешься тут без света и надежды. Это же средневековье, будь оно..."
Я постарался взять себя в руки, сел на лавку и довольно долго сидел, обхватив плечи ладонями. Укрыться мне было нечем - плащ у меня отобрала стража, как, впрочем, шапку и пояс. Хорошо еще, теплый камзол с меня не сняли - без него я бы задубел насмерть. Я начал раскачиваться взад-вперед и вскоре почувствовал, что чувство холода уходит, и даже дрожь в теле стала как будто слабее. Потом я почувствовал голод.
- Покормят, как же! - буркнул я, продолжая поглаживать себя ладонями по плечам. - Суки!
За дверью вновь раздался вой - сумасшедший узник начал вторую часть концерта. Выл он долго, душевно, душераздирающе. Я надеялся, что стражникам, которых я видел по дороге сюда, надоест этот рок-н-ролл, и они заткнут парню рот, но никто не пришел, и безумец продолжал драть себе глотку в жутком концерте.
Ничего, думал я, пытаясь побороть дрожь, друзья не оставят меня в беде. Де Фаллен что-нибудь придумает. Тьерри наверняка сообщил отцу о том, что случилось в таверне. И Берни де Триан мне немного обязан своим возвышением. Хотя, я же осмелился ослушаться самого императора...
Снова накатил ледяной безнадежный ужас, сжал сердце, начал противно ворочаться в животе. Мне захотелось закричать, завыть, подобно безумцу, воющему там, за дверью, и я с трудом сдержался. Надо успокоиться, надо взять себя в руки. Они хотят сломать меня, напугать, раздавить, превратить в безвольную дрожащую тварь, в медузу, заставить оклеветать самого себя.
Нет, я буду бороться! Буду, буду, буду, буду! Не дождутся, падлы, не на того нарвались. Бог мне поможет, Домино мне поможет, правда на моей стороне. Все будет хорошо, только надо гнать от себя панику, нехорошие мысли, надо быть мужиком....
- Ауууууууаааааааа! - разнеслось по всей тюрьме.
Господи, кто-нибудь заткнет этому уроду глотку, или нет?!
Когда я услышал шаги за дверью, то решил, что стражникам, наконец, опротивел этот кошачий концерт, и они решили успокоить чокнутого узника. Но я ошибся. Шаги пролязгали по коридору и стихли прямо у моей двери. Я напрягся. Раздался металлический стук, открылось окошко в двери, и свет факела на какое-то мгновение ослепил меня. Я зажмурился и услышал издевательский смех.
- О-о, наш лунатик не спит! - сказал голос.
- Эй! - крикнул я. - Откройте дверь!
- Непременно, - ответил голос и снова заржал.
Я кинулся к двери, глянул в коридор и увидел фламеньера в оранжевом плаще. Рядом с ним стоял стражник с факелом в руке. За спиной фламеньера еще кто-то. Я сразу узнал этого рыцаря - Дитрих де Хох собственной персоной. Мой старый лютый друг еще по Паи-Ларран.
- Дит, ты?
- Не Дит, собака, а мессир Дитрих, шевалье Морензак. - Лицо Дита расплылось в улыбке. - Как тебе новые покои, Лунатик? Самое место для грязной плебейской свиньи.
- Что происходит?
- Происходит очищение ордена от швали. Сержант!
- Три шага назад! - скомандовал тюремщик.
